Сильвин из Сильфона

Мир духов, конечно же, существовал, и это было очевидно для тех, у кого был доступ к секретным материалам. Он жил рядом с нами, на расстоянии вытянутой руки, заглядывал в наши спальни и банковские счета, подтрунивал, а иногда повергал в кровавый ужас, часто проявляясь не только необъяснимыми явлениями, но и конкретными призраками. С некоторыми нематериальными ублюдками даже вступали в контакт, добивались от них ответного действия. Но полученные данные были иррациональны: академическая наука хохотала навзрыд, толстосумы складывали пальцы в кукиш и бежали штурмовать аукцион СЯшИез, а одураченные военные, так и не завербовав ни одного привидения, переориентировались на роботизацию. Не нашлось ни одной практической области, где можно было бы использовать полученные знания.

Но пойманное абсолютно внятное привидение, которое еще можно и допросить с пристрастием — совсем другое дело. И фокус-то не просто в разговоре с ним, а в сути этого разговора, вполне конкретном… Боксер, как обычно, вопреки уставу Московской хартии, скрыл от мировых лидеров все самое любопытное, вытащил на свет информацию только сейчас, в виде тугой пачки козырных тузов. Опять всех объегорил, бычащ опять выжал все сливки в свою чашку!

Средневековый вечер за окном догорал волшебным колокольчиком. В креманках с мороженым медленно таяла последняя надежда. Если б сейчас в помещение влетела шаровая молния, от нее лишь отмахнулись бы, как от надоедливой мухи.

После часового просмотра от амбиций кворума не осталось и следа. Все были настолько потрясены увиденным, что напоминали сектантов, готовящихся к массовому самосожжению. Странник раздавил каблуком их половые органы, разделал их на сто порций сасими, выдавил им глазницы и, надев на пальцы глазные яблоки, веселил детвору.

Мысли Парфюмера были черны и трезвы. Он почему-то вспомнил, что один из его предков несколько веков назад гордо застрелился, когда к нему в комнаты ворвались роялисты.

Парфюмер. Получается, что Странник знает о нас все до последнего франка?!

Боксер. Как видите, монсеньер!

Титаник. Ставлю Кумырское месторождение, что он собрал на каждого из нас по три тома всякой дряни.

Боксер. Несомненно. Особенно на тех, кто слишком часто красуется на публике.

При этом неизвестно, кого он имел в виду, но Японец звонко сглотнул слюну и в то же мгновение вспомнил пухленькую четырнадцатилетнюю школьницу в белых приспущенных гетрах, первую из тех восьми, с которыми играл в строгого учителя.

Титаник. Сука! Зря я его тогда отпустил с миром. Что же делать?!

Бронепоезд Титаника уже валялся в кювете и из искореженных вагонов с железным громыханьем высыпались ржавые ядерные ракеты.

Боксер. Не следует так отчаиваться, друзья! За нами власть, деньги, большинство телеканалов, вооруженные до зубов армии. Как бы там ни было, но на сегодняшний день владеем вселенной мы. Так что как-нибудь управимся, что нам какой-то покалеченный идиот?

Японец. А что скажет ООН?

Боксер. Да к черту ООН? Мы и есть ООН!

Японец. А если… А если он успеет…

Боксер. Не успеет. До часа Х мы будем всё держать в строжайшей тайне. Никто из нас не появится перед объективами теле- и фотокамер и никому не расскажет о сегодняшнем разговоре. Заклейте себе глаза, закопайтесь в бункере, как Хусейн, делайте, что хотите, но не дай вам Бог попасться ему на глаза! И тогда Странник не узнает о наших планах…

В ночное окно впорхнула добродетельная сиреневая волна — юная, бодрая, мечтательная, и в помещении как-то сразу полегчало. Парфюмер потянулся за выпивкой.

Свои истинные намерения Боксер, как и всегда, утаил.

Запись 18

«The Sunday Times» «Страннику объявлена война!»

Итак, свершилось. Предводитель странников, называющий себя Сильвином из Сильфона, провозглашен вне закона. Объединенные нации все же вняли голосу рассудка и обрушили остатки былой мощи на заполнившие планету орды черни. Но согласится ли вышеназванный живой бог, уже сполна вкусивший беспредел всевластия, добровольно снять с себя полномочия всечеловеческого кормчего? Согласятся ли все эти старики, бедняки, бездомные, разномастные бездельники, причисляющие себя к странникам, без боя отказаться от настойчиво внушенной им мысли переселиться во дворцы? Не поздно ли опомнились официальные власти?..

Сантьяго Грин-Грим