Пернатое существо хихикает, видя путь гигантского зверя, изгибающийся под давлением его внимания. Оно мечтает вырваться на свободу, прочь из тронного зала, выследить Ульгута, одурманить и запутать его, окутать его слабый разум обманами, завернутыми в истины, раскрашенные серой полуложью, выпустить из него, как кровь, те мелкие глупые истины, в которых он уверен. Если хозяин бросил Ульгута, разве это не доказало, что он ложный хозяин, и, следовательно, почему бы ложному пути не быть ближе к истине, чем истинный путь, ведущий к ложному хозяину? Оно бросает взгляд на путь Ульгута и осознает, что и само уже не знает, истинный ли это путь или ложный.
Повелитель Перемен складывает крылья и пикирует, как сокол, молниеносно проносясь мимо подлокотника трона и закручивая спираль вокруг подножия. Его взгляд больше не прикован к Ульгуту, но искрит, вихрится и светит, где пожелает. Какое приятное развлечение, мимолетный, но совершенный восторг, которым можно похвастаться, когда он снова взгромоздится на насест со своими сородичами посреди раздробленных и струящихся мыслей его хозяина. Он щебечет и каркает, хлопает мерцающими крыльями, щелкает опаловым клювом, чествуя собственную жестокость и великолепие.
Под ним князь, которому принадлежит этот зал, пребывает в размышлениях, подперев подбородок кулаком. Внимание его, возможно, привлечено к Ульгуту или же проходит мимо Ульгута в космос смертных, или же витает в местах, о которых не должен знать разум. Он молчит, око его не открывается, а мысли далеки, глубоки и безмолвны.
Чем бы Князь Цепей не был раньше, это место изменило его. Вихрь пандемониума содрал с него все, оставив лишь самый примитивный инстинкт: желание подчинять и властвовать. Поэтому он редко настолько близко приближается к Ране, когда власть рушится, а структура перестает существовать. Для него это адская мука: как он может быть Князем Цепей, Мастером Пленения в месте, где эти понятия просто ничего не значат?
Но в Ульгуте он увидел добычу, достойную риска. Заковать Ульгута — вот это, думает Князь, принимаясь за работу среди лун, будет настоящим триумфом.
Эти луны — слабо пульсирующие пузыри, наполненные мягким светом. В каждой капсуле — розовое, похожее на зародыш существо размером с континент, извивающееся в молочно-белой околоплодной эмульсии. Луны соединены длинными пуповинами из собственной растянутой кожи, сотни их образуют гигантскую цепь, которая тянется вдаль, к клокочущему энтропийному шторму Раны и сквозь нее наружу, пока не теряется вдали. Отсюда, от лун, Князь Цепей мечет вниз свои оковы, чтобы вонзить их в шкуру Ульгута.
Князь Цепей создает узы, а в это время Дхолчей всеми силами старается их разрушить.
С ним случилось то же, что с Князем — сокрушительная сила, с которой эта реальность обрушивается на душу, выжгла то, чем когда-то, возможно, был Дхолчей. Он подозревает, что некогда был смертным — иногда он уверен, что помнит космос цвета костяной черни, а не это вечное раскаленное сияние, и звезды, что светятся ярко и ровно, вместо этих зловещих ухмылок, что приковывают взгляд и гложут разум.
Дхолчей знает только, что однажды он явился в это пространство возле Раны, и там его разорвали на куски.
Ему позволили сохранить свое имя. Очевидно, это была шутка, которая давала понять, что у него отняли. Ни памяти, ни прошлого, ни материального тела. Все, что осталось у Дхолчея — имя, боль и жажда разрушать.