Силы Хаоса: Омнибус (ЛП)

Тем не менее, большинство машинных духов — примитивные и ограниченные существа, созданные из подобранных биологических компонентов, сохраняемых живыми в синтетическом химическом садке, а затем подчиняемым системам, с которыми будут вечно работать по воле загруженных программ. В империи, где искусственный интеллект является верхом ереси, создание машинных духов сохраняет в ядре любого автоматизированного процесса живую человеческую душу.

Вершиной этой технологии обычно считаются боевые машины Легионов Космического Десанта и культов Марса, которые позволяют воинам после увечья и смерти продолжать сражаться внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На более приземленном краю спектра находятся вспомогательные системы целенаведения боевых танков и десантно-штурмовых челноков, а сразу за ними следуют второстепенные когнитивные устройства боевых кораблей размером с город, которые бороздят пустоту.

Однако существуют и иные шаблоны. Иные вариации на тему. Не все изобретения создаются равными.

Я здесь, — передал я за дверь.

Я почувствовал, как биологические компоненты машинного духа поворачиваются в своей цистерне с холодной аква витриоло, посылая ответ посредством последовательностей функций подчиненной системы. Спустя мгновение двери Внутреннего Ядра начали Ритуалы Открытия.

Сущность в сердце корабля, известная как Анамнезис, ждала. У нее это очень хорошо получалось.

Стоп, — передал я братьям безмолвный приказ. Мехари и Джедхор мгновенно замерли, низко держа болтеры.

Убейте всякого, кто попытается войти. Излишнее распоряжение — никому бы не удалось войти во Внутреннее Ядро без дозволения Анамнезис — однако я был вознагражден колеблющимся психическим подтверждением от тех призрачных остатков, которые оживляли доспех Джедхора. Мехари все еще безмолвствовал. Его молчание меня не тревожило — подобное приходило и отступало, словно нерегулярные приливы.

Получив команду, оба воина-рубрикатора развернулись к последней из дверей, подняли болтеры и прицелились. Так они и стояли, безмолвные и неподвижные, верные после смерти.

— Хайон, — поприветствовала меня Анамнезис.

Она была большим, чем многие из машинных духов — по крайней мере, большим, чем блюдо с органами в амниотическом баке. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как предать ее судьбе. Она была практически целой и парила обнаженной в широкой и высокой цистерне с аква витриоло. Выбритую голову соединял с сотней машин помещения горгоний венец толстых кабелей, имплантированных в череп. На солнечном свету ее кожа раньше была карамельного цвета. Время заметно выбелило плоть за период пребывания в этой комнате и внутри жидкой гробницы.

В похожих на семена гнездах генераторов, которые, словно пиявки лепились к бокам герметичного бака, покоились второстепенные мозги — часть синтетически созданных, часть силой изъятых из еще живых тел невольных доноров.

Под колыбелью из бронестекла гудели очистители, которые дезинфицировали и восполняли холодную влагу. Фактически, она была молодой взрослой женщиной, запертой в искусственной утробе и обменявшей подлинную жизнь на бессмертие в ледяной жидкости.

Она видела сканерами ауспиков «Тлалока». Сражалась, стреляя из его орудий. Мыслила при помощи сотен вторичных мозгов, подчиненных ее собственному, что делало ее собирательной сущностью, вышедшей далеко за пределы былой человечности.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

Анамнезис подплыла к передней стороне цистерны, глядя на меня мертвыми глазами. Ее рука прижалась к стеклу раскрытой ладонью, как будто могла прикоснуться к моему доспеху, однако полное отсутствие жизни во взгляде лишало момент всякой теплоты.

— Мы функционируем, — ответила она. Голос машинного духа во Внутреннем Ядре имел мягкую андрогинную интонацию, которую более не заслонял треск помех вокса. Он исходил из ртов четырнадцати костяных горгулий: семь злобно смотрели с северной стены, а семь — с южной. Они были изваяны так, будто выбирались из стен, высовываясь сквозь лабиринт кабелей и генераторов, придававший Внутреннему Ядру вид промышленного городского пейзажа. — Мы видим двух твоих мертвецов.

— Это Мехари и Джедхор.

От этого ее губы дернулись.

— Мы знали их раньше, — затем она посмотрела вниз, на волчицу, которая возникла из тени одного из визжащих генераторов. — Мы видим Гиру.

Зверь присел на задние лапы, ожидая в своей не-волчьей манере. Его глаза были такого же перламутрового оттенка, как амниотическая жидкость, поддерживавшая тело машинного духа.

Я оторвал взгляд от нездорово-бледного лица девушки и приложил руку к стеклу, повторяя ее приветствие. Как и всегда, я инстинктивно потянулся к ней и ничего не почувствовал за мушиным жужжанием миллиона мыслительных процессов, происходивших в собирательном разуме.

Однако она улыбнулась при упоминании Мехари и Джедхора, и это меня насторожило. Она не должна была улыбаться. Анамнезис никогда не улыбалась.

Тревога уступила место коварнейшему из соблазнов: надежде. Могла ли улыбка означать нечто большее, нежели проблеск мышечной памяти?