Силы ужаса: эссе об отвращении

Можно высказать гипотезу, что символическая система (социальная) соответствует специфическому структурированию говорящего субъекта в символическом порядке. Говоря «соответствует», опускается вопрос о причине и следствии: социальное ли определяется субъективным, или наоборот? Таким образом, субъективно-символическое измерение, которое мы вводим, ни в каком смысле не восстанавливает первопричину социальной символической системы. Оно говорит лишь о следствиях и, особенно, о преимуществах, которые дает определенная символическая организация говорящему субъекту, и, может быть, разъясняет, каковы вожделеющие мотивы поддержки данного социального символического. Кроме того, нам кажется, что такая постановка проблемы имеет преимущество не представлять «символическую систему» светским ответом «предустановленной гармонии» или «божественному порядку», но включить ее как возможный вариант в единственную конкретную всеобщность, определяющую говорящее существо: процесс означивания.

То же, что и запрет на инцест

Теперь мы в состоянии вернуться к высказанным выше положениям об этой границе субъективности, где объект уже или еще не имеет фиксирующей субъект функции коррелята. Наоборот, трепещущий, завораживающий, угрожающий и опасный объект проявляется здесь как не-бытие: как отвращение, в которое постоянно погружается говорящее существо.

Позор, в посвященных ему обрядах, скорее всего, — лишь один из возможных в социальном сообществе институтов отвращения, пронизывающего хрупкую идентичность говорящего существа. В этом смысле, отвращение совпадает с социальным и символическим порядком, как на уровне индивида, так и на уровне коллектива. На этом основании отвращение так же, как и запрет на инцест, — универсальное явление: мы находим его сразу же, как только выстраивается символическое и/или социальное измерение человеческого, и на протяжении всей цивилизации. Но отвращение принимает специфические формы, различные коды в разных «символических системах». Мы попробуем рассмотреть несколько вариантов: позор, пищевой запрет, грех.

Социально-исторические замечания могут быть приняты во вторую очередь. Они позволят понять, почему этот императив разграничения, который субъективно ощущается как отвращение, оставаясь универсальным, разнообразен в пространстве и во времени. Мы придерживаемся, однако, типологического рассуждения. Ритуализированные религией для данного типа тела запреты и специфические для данного субъекта конфликты нам покажутся изоморфными по отношению к запретам и конфликтам той социальной группы, в которой они реализуются. Оставляя в стороне вопрос о главенстве одного над другим (социальное не представляет субъективное точно так же, как и субъективное не представляет социальное), мы скажем, что они подчиняются, и один и другой, одной логике с одной только целью выживания как группы, так и субъекта.

Наше рассуждение коснется области антропологии и антропологического анализа, имея ввиду глубинную психосимволическую организацию: общая логическая детерминированность, которая поддерживает антропологические различия (социальные структуры, правила брака, религиозные обряды) и которая свидетельствует о специфической организации говорящего субъекта, какими бы ни были его исторические проявления. Организация, которую в итоге раскрывают у наших современников психоанализ и семантический анализ. Этот ход, как нам кажется, вписывается в общую линию фрейдистского использования данных антропологии. Он неизбежно немного разочарует эмпирически настроенного этнолога. Он не обходится без популяризации, ядро которой, составленное из повседневности и субъективного опыта той, кто пишет, проецируется на данные, взятые из жизни других культур, не столько для того, чтобы оправдаться, сколько для того, чтобы сделать их ясными с помощью интерпретации, чему они, естественно, сопротивляются.

Край плавающей структуры

Изучая более пристально позор, как это делала Мэри Дуглас, можно утверждать следующее. Прежде всего, нечистота — не качество как таковое, но приписывается только тому, что соотносится с границей и представляет собой отброшенный от этой границы объект, другую ее сторону, край[89].

Вещество, исходящее из этих отверстий (тела), совершенно очевидно, — маргинально. Слюна, кровь, молоко, моча, экскременты, слезы, переходят границу тела […]. Ошибкой будет считать границы тела отличными от других пределов.[90]

Власть осквернения, следовательно, не имманентна, но пропорциональна власти запрета, которая ее устанавливает.