Симбиот

— Насколько я понимаю, эффект радиолокации известен уже давно. Тогда почему он не используется в авиации? Ведь всего несколько таких приборов способны обеспечить круглосуточное наблюдение за воздушным пространством целого военного округа. Своевременное обнаружение противника в разы увеличит эффективность средств ПВО. Теперь застать аэродром спящим будет очень сложно, если вообще возможно. А если поместить прибор на борт тяжелого самолета, да подняться километров на 10? Ведь это дает авиации неоценимое преимущество. Командование может оперативно маневрировать своими силами, вовремя наращивая или наоборот уменьшая силу собственных ударов. Яков Владимирович, не поясните?

— Работы над подобными приборами ведутся еще с октября 1933 года. В апреле 1939 года принято постановление Комитета Обороны о разработке двух образцов станций радиообнаружения самолетов. Работы ведутся НИИ радиопромышленности при участии сотрудников ЛФТИ. В настоящее время изготовлено два экземпляра станций. Уже начался завершающий этап государственных испытаний. Но работы идут очень медленно и трудно.

— В чем причина? — вмешался Иосиф Виссарионович.

Смушкевич лишь руками развел.

— Но, я правильно понял, что принципиально вы с товарищем Павловым согласны?

— Товарищ Сталин. Оснащение ВВС и ПВО подобными средствами, в сочетании с радиофикацией, способно увеличить эффективность наших подразделений в несколько раз. Но где их взять? Вот вопрос.

— Посмотрим, что можно сделать. — Вождь сделал очередную заметку в своем блокноте.

Немного помолчав, я продолжил:

— Развитие бомбардировочной и штурмовой авиации, оставило наши наземные части практически беззащитными от атак с воздуха. Появление у наших противников скоростных, высокоманевренных и надежно бронированных самолетов поля боя практически обесценило наши средства ПВО. Пулеметы винтовочного калибра уже не способны оказывать эффективное противодействие. Увеличение скорости самолетов диктует необходимость повышения мощности боеприпасов средств ПВО, поскольку противник может быстро выйти из сектора обстрела. Получается, что всего несколько попаданий обязаны выводить из строя атакующий самолет. Добиться такого от наших счетверенных «максимов», вещь совершенно невозможная. А 76 миллиметровые орудия просто не предназначены для борьбы с таким типом целей. Они способны только заградительный огонь поставить, а против низколетящих самолетов он не эффективен. Таким образом, ситуация диктует необходимость поставок в армию в массовых количествах прежде всего скорострельных зенитных орудий калибром от 20 до 40 миллиметров. А вот как раз их-то у нас и нет, а качество тех, что есть, совсем никуда не годится. Надо признать, что этот момент мы откровенно проспали. Другого слова тут и не придумаешь.

Народ безмолвствовал. Сталин держался уверенно и спокойно, но для меня было очевидно, что он очень сильно переживал. Подумав, и дав немного времени другим, я заговорил вновь:

— Что касается приборов наведения и управления… Проблема весьма острая. Наши танки, в сравнении с немецкими, практически слепы. Не видно из них ничего. Наша артиллерия ничуть не хуже чем у капиталистов. Те же танковые пушки, по нашим данным, серьезно превосходят все зарубежные. Но откровенно плохие прицелы вынудят наших танкистов, которые в теории могут расстреливать противников издали, сближаться до опасных расстояний. Я так понимаю, что ситуация с бомбовыми прицелами ничуть не лучше?

Смушкевич кивнул. Но тут мои словеса прервал Вождь.

— Дмитрий Григорьевич. С ваших слов получается, что бронетанковая техника у нас не хуже немецкой?

— Да, это так. Даже лучше. Во всяком случае, новые образцы.

— Тогда чем обоснованно мнение АБТУ относительно остановки серийного производства Т-34? Ну, с тяжелым танком, вроде все ясно, а вот с машиной Кошкина, нет. Поясните.