Симбиоз

- Я не хотел причинять вам зло, - глядя прямо в ярко-алые глаза Аббадона, произнес Франциско. – Не хотел вредить Инкхигхаиму. У меня просто не было другого выбора.

Демон еле заметно, на самый миллиметр, склонил голову.

- Тебе я готов поверить, Франциско Вуд. И готов помочь.

- Помочь?

- Ты испытываешь боль. Души сложно удерживать, а отпустить их, заточенные при помощи насилия, невозможно. Я научу тебя, как справляться с этой болью, тем самым возвращая должок Мантрэссапе, открывшему мне нечто новое. Он сделал бы это для тебя, если бы мог. Я сделаю за него.

- Спасибо.

Растрогавшись, я почти выдавила улыбку, однако в последнюю секунду губы дрогнули, и она сползла с них, едва успев появиться. Ради нас с Габриэлем или ради победы над Питером, но Франциско все равно изменился, и в моем маленьком мирке не осталось ничего прежнего. Ничего и никого.

- Что ты теперь чувствуешь?

- В смысле?

- Ну… - я запнулась. – Помнишь, мы обсуждали несовершенное восприятие… от которого Питер хотел избавиться. И ты тоже… больше ни в чем не сомневаешься?

- Сложный вопрос, - поморщился Франциско. – Я еще не разобрался.

- Не разобрался. Отлично.

- В чем проблема?

- Никаких проблем нет.

- Ты смотришь так, как когда впервые услышала про симбиоз.

- Потому что сейчас я тоже не уверена, чего от тебя ожидать.

- Вот как? – уязвленно приподнял брови Франциско. – Только от тебя мне и не хватало услышать подобное. Если хочешь знать, я сам не в восторге от всего, что произошло. Мой брат тяжело ранен, Бенедикт, заменивший мне отца, мертв, а без Манту я вообще чувствую себя одноруким, и никакие сумасшедшие силы, никакие новые возможности мне его никогда не заменят. Я постоянно сомневаюсь, слежу за собственной реакцией на те или иные вещи и переживаю, когда она отличается от той, которая, как мне казалось, была раньше. Наверное, я даже боюсь: боюсь обнаружить в себе черты Питера, хотя мы были разными людьми и разными симбионтами, и вряд ли один лишь тот факт, что мы оба поглотили по демону, способен приблизить меня к нему. Но раз уж тебе некомфортно рядом со мной, я перенесу тебя к твоей семье, а сам попробую досконально изучить себя и составить для тебя полный отчет о том, что я чувствую и чего не чувствую, как это делал Джованни для ФБР, чтобы ты знала наверняка, чего от меня ожидать…

Он резко замолчал, заметив, что глаза мои наполнились слезами. После слов о семье я больше ничего не слышала. Мне совершенно не хотелось расставаться с Франциско, но даже если бы такая мысль появилась – маловероятно, но если бы, - идти все равно было некуда.

- В чем дело?

- Рене и папа… их нет. И мой дом… там все сгорело.

- Нет, - с неподдельным ужасом выдавил Франциско, тотчас переменившись в лице.

- Да. Ничего, я в порядке. Правда, не нужно так смотреть. Я столько успела передумать за время, проведенное на Сан-Клементе… столько раз ждала, что вот-вот присоединюсь к ним. Однако ты снова спас меня и не расклеился даже теперь, хотя потерял ничуть не меньше. Извини, что обидела тебя. На самом деле мне глубоко безразличны все физиологические изменения, которые могли с тобой произойти, просто я… меня беспокоит, не могло ли случившееся повлиять на твое отношение к некоторым людям…

- Так ты боишься услышать, что я больше ничего к тебе не испытываю?

- Нет. То есть, да, похоже на то, - сдалась я, опустив глаза. – Только не переубеждай меня сразу, иначе я не поверю. Тебе ведь еще только предстоит разобраться.

- Мне очень жаль твою сестру, - прошептал Франциско, протягивая ко мне ладонь. – Я знаю, ты души в ней не чаяла.

Не сопротивляясь, я нырнула под его руку, и, вопреки тревожным ожиданиям, она отнюдь не показалась мне холодной, как несколько часов назад на Сан-Клементе. Покров Денницы, отпечатавшийся на его шее, будто бы побледнел, и поблек во власти дневного света алый ореол в глазах, - внешние дефекты страшили меня лишь потому, что напоминали о возможных внутренних, и когда я позволила себе поверить, что внутренних не произошло, они перестали быть различимыми. Франциско гладил меня по голове и целовал в ресницы, снимая с них слезы, которые все же просочились, пока я говорила об отце и Рене. Как только он почувствовал, что я, балансировавшая последние несколько минут на грани истерики, в достаточной мере успокоилась, сжал меня крепче, и от одежды моей очень скоро ничего не осталось.