Симбиоз

На вкус предложенная еда вполне соответствовала запаху и походила на ягодное пюре со сметаной. Так что проглотила я предложенную порцию залпом, без возражений и даже с удовольствием. Теперь буду надеяться, что мой организм примет такую пищу.

Возвращая посуду надзирателю, я размышляла над второй своей важной проблемой и тем, как объяснить её инопланетному существу, но существо опять неожиданно проявило неплохое знание человеческой физиологии. Подошло к дальнему углу комнаты, коснулось ладонью стены, и на моих глазах в полу разверзлась небольшая воронка. Обернувшись и удостоверившись, что я за ним наблюдаю, тюремщик бросил посуду в воронку. Едва ощутимо пахнуло озоном, воронка до середины заполнилась голубоватым плотным дымом, а когда тот рассеялся, от посуды не осталось и следа. Удобно.

Но на этом сюрпризы не закончились, и неподалёку от воронки в стене, примерно на уровне моих локтей, открылась полуметровая ниша. Экскурсовод демонстративно сунул туда руку и послышался характерный шум воды. Я поборола робость и ещё приблизилась, заглядывая внутрь. С потолка ниши плотным душем текла вода, падая в ещё одну воронку с дымом, который здесь был более рыхлым и редким, а ещё слегка светился. Значит, и вода у меня есть, а сохранять в чистоте тело поможет надетое под комбез термобельё. Ресурс очистки того был небольшим, что‑то около тысячи часов, так что целый месяц я могла себе позволить не задумываться о чистоте. Прежде этой функцией я не пользовалась вовсе: зачем она нужна на корабле, где вся вода регенерируется и плескаться можно неограниченно?

Честно говоря, я была морально готова воспользоваться обнаруженной «уборной» прямо сейчас, наплевав на собственное стеснение, но не пришлось: тюремщик вышел, оставив меня в одиночестве.

Собственно, в таком режиме и потянулись дни. Кормёжку организм принял благосклонно, непосредственная угроза жизни отсутствовала, и я ощущала, что медленно и верно превращаюсь в растение. Единственным моим посетителем был всё тот же молчаливый страж (или не тот же, просто лицо у них одно на всех), приносивший еду. На удивление, та даже отличалась некоторым вкусовым разнообразием; тётиных разносолов, конечно, жутко не хватало (как и самой тёти, и всех остальных, но думать о них я попросту боялась), но и тошнить от местного йогурта меня пока не начало.

Если бы не скрипка, я в этой одиночке без права посещений совсем тронулась бы умом или, в лучшем случае, впала в спячку, а так… тоже, кажется, тронулась, но не совсем, да ещё — в знакомом, почти привычном направлении.

Я готова была поручиться, что эта комната, — точнее, то, частью чего она была, — является живым существом в не меньшей степени, чем наш корабль. А, может, и в большей. Наверное, столь пагубно на мне сказалось замкнутое пространство и отсутствие хоть каких‑то собеседников, но в конце концов я начала разговаривать со стенами. Они пока, к счастью, не отвечали (по крайней мере, вербально), но звук собственного голоса успокаивал. И музыка тоже успокаивала. Я в жизни своей никогда столько не играла, как в этом тюремном заточении. Жалко, не было возможности прихватить с собой ноты; можно было бы разучить кое‑что новое, давно собиралась. А так приходилось повторять старое или импровизировать. Получалось простенько и примитивно, но… я же не на концерте, правда!

Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда моё уединение оказалось нарушено. Причём поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично; как будто меня вдруг поддержала виолончель, или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости быть не могло.

Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно — зелёных глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе — на коленях, отсев на пятки и расслабленно положив ладони на бёдра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!

Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с «собеседника», и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Ещё несколько нот — тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а любопытство. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевая, или ведёт себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?