Симеон Гордый

– Старец Григорий Палама утверждает, яко от незримого божества истекают энергии, пронизающие тварный мир, и что энергии сии, именно они, а не сам непостижный божественный разум, постигаемы путем умной молитвы и даже видимы оком молящегося инока. Сего видения достигают афонские старцы в уединении своем, что Варлаам осудил яко высокоумье и ересь.

Клирик, выслушав перевод слов Алексия, согласно кивает головой. Это еще не спор, совсем не спор, но разумное разъяснение. Да, именно так! Высокоумье и ересь! Впрочем, Варлаам утверждает, и это следует непременно добавить, что видят старцы афонские не сам надмирный Фаворский свет, а токмо свои собственные, рожденные в напряженном мозгу болезненные видения!

Феогност необычно хмур. Учение Григория Паламы проклято патриархом Иоанном XIV Калекою, но он же, сей патриарх, позволил литовцам отпасть от митрополии русской, заведя свою, галицкую митрополию… Душою, уставшей от земных суедневных дел, Феогност начинает благоволить учению Паламы, но… мнение патриарха! И потому он молчит.

Но Алексий молчать не может, да и не хочет. Он кладет вторую ладонь на столешню, рядом с первой, выпрямляет свой и без того не сутулый стан, слегка откидываясь к стене покоя. Сейчас его темно-прозрачный взор неотрывно устремлен в гладкое лицо византийского грека. Столь же медленно, подчеркивая каждое слово, он говорит:

– Не о том реку, что утверждает Варлаам, и не о том, чему должно веровать по указанию властей предержащих! Но вопрошу об истине изреченного старцами Афонской горы, глаголющими: «Мы видели!» Что значат все возражения Варлаама с Акиндином пред величием божественного откровения! Господь может явить чудо! И являет ежедневно, для разумеющих сие! Паки вопрошу: видели афонские старцы сей свет?! И задолго до них, иноки первых веков, разве не созерцали сами сияния Божества? Созерцали, видели и оставили рукописные памяти о духовном опыте своем! Вот где истина! Да и сам Иисус разве не являлся на горе Фавор избранным ученикам в сиянии света сего?!

Алексий теперь говорит только для русичей, не взирая на цареградского грека, словно и вовсе забывши о нем. Голос его окреп, взор властно обегает собрание, и смолкают звуки трапезы, отставляются кубки и чаши, праздничный покой зримо превращается в келью Богоявленского монастыря, и как там, в пору бесед духовных, так и здесь настает сосредоточенная звонкая тишина.

– Ежели да, и видели, и засвидетельствовано многажды и многими святыми отцами церкви, – с силою продолжает Алексий, – то как же возможно возражать тому? Не ересь ли, напротив, полагать разум человеческий высшим источником божественного знания? Не путь ли то к отрицанию Божества?! Так возможно оспорить и любые святые свидетельства! Ниже свидетельствование апостолов и святых жен о воскресении Христовом! Да, да! Почто не изречь, что ученики распятого созерцали мысленное видение своих очей, а не зримый облик воскресшего Христа?!

Разумом возможно оспорить и всякую память о любом явлении зримого тварного мира, оспорить и опровергнуть! Вопрошу я вас, зде председящих, возможен ли снег? Да! Не смейтесь! Но испытайте о том в Индии или в земле Ефиопской! Молвите: замерзшая вода упала на землю, замерз воздух, пар дыхания обратился в лед. Сего не может быть, воскликнет тамошний Варлаам, или ежели и возможно такое, то жить человеку и дышать льдом, а равно и пить твердую воду никак невозможно. И он будет прав по разумению своему!

Разум лукав, переменчив, подвержен обманам и лишь то усвояет, что похотью своею желает прежде того усвоить себе человек! Не инако! Разум смертного об одном и том же склонен полагать различное в зависимости от желаний своих! Вспомните, други, мудрую притчу о царе Соломоне и Китоврасе! Вот Китоврасу посланные Соломоном налили вино в колодец, дабы уловить мудрого. Он же, подойдя, сказал: вино замутняет разум, несет пагубу человекам! И не тронул, и отошел в пустыню. Но чрез малое время, жестоко захотевши пить, паки подступил к колодцу и возгласил: вино на здравие и на веселие смертному! И выпил, и опьянел… Не так же ли и каждый из нас ищет и находит в разумении своем оправдания похотениям тела, а отнюдь не истины?

И к тому, ежели допустить, что правы Варлаам с Акиндином, значит, ни к чему пришла тысяча лет монашеского труда и усилия и подвиги старцев египетских, сирийских, афонских и прочих – токмо ложные обольщения заблудших душ? Значит, и церковь божия лишь создание рук человеческих, отразившее хитросплетения разума? Но тогда, истинно, почто и надобны наши споры, и умное делание, и разделение церквей, скажем уж тут заодно!

«Сей калабриец отворяет дорогу разуму», – скажете вы. «Нет, – отвечу я, – гордыне разума, чающего обойтись без Бога!»