Симеон Гордый

– Мыслю так, да и давеча перемолвили между собой… Суздальскому князю достоит имать княженье великое! – выговорил шепотом Авраам, приподымаясь на локте. – Узбек ветх деньми, в одночасье помрет… В Орду послать бы! Ошиблись мы с князем московским: крут и непоклонлив, вишь!

– И с Тверью ошиблись, Овраамушко! – вздохнув, отвечал Василий Калика. – Мыслю, тово… С Михайлой Святым право ли деяли мужи наши? Может, не стоило б с им ратитьце?

– Литва… – начал было Авраам.

– Не наша она, Литва! – возразил Калика. – Не наш язык, молвь не та, иная земля! Не ровен час, католики их улестят. В кажном мести свой навычай, Овраамушко, неможно нама вмести быти! Учнут ропаты немечьки строить у нас; в торгу от немечь, да свеи, да фрягов, да жидов придет русичам умаление; а и веце прикроют, и посадничю власть переменят на иньшее цьто… Так-то вот, Овраамушко! Мягко постелют, да жестко будет высыпатисе нам! А сами промеж ся не сговорим! Видал, кака незадача по приключаю? На брань не встали – бедны, мол, нужны, – дак нынь серебро даем! На то не бедны ищо! Яко и во Царьграде грецком тако же вот отворило: турки на их, латины по их, а они ратитьце, не хотят, бедны, вишь! Боюсь, Овраамушко, тако пойдет дале – съедят нас не те, дак други! И не примыслю путем, како нам спастисе от толикой беды? А уж не инако как любовью? Цюжи стали мы, Овраамушко, цюжи! Пото и женуть по нас! И вси князи низовськи надошли, и до всих мы стали екие поперецьны! Заступа надобна! Милость княжая! И с Литвою всяко не след ссору имать, и со князем Семеном Иванычем! Да и с Тверью друго надобно! Ляг, поспи, а я ищо помыслю, полежу, дрема меня не берет, дума долит!

Лежучи, вспоминал Калика тверского епископа Федора, с коим был у них некогда спор о мысленном рае. Калика и ныне считал, что прав он, а не Федор. Был на земле рай, Едемом прозываемый! По грехам людским сокрылси, невидим стал. Владыка Федор бает, яко тот рай мыслен токмо, духовен, а смертными очами не зрим… Кольми паче того надея, яко есть и в наши дни смертным явленные врата в рай тот, в Едем господень! Всего исполнена земля, всякой разноты и чудес! И звери дивии, и змеи, и Строфилат-птица, и носороги, и слоны преогромны! Всего исполнена земля! Как же не быть раю тому сокровенну где ни то? Почто ж, бают, горы огненны суть? Откуда идет огнь тот горящий? Не из хладной земли, не из хляби студеных вод! Должен быти солнечный мир, Едем райский, откуда изливает в наш мир огнь горящ! Горы света… И Спасов лик, лазорью начертан! Не прав ты, Федор, все одно не прав!

Подумал так, вспомнил, вослед Федору, убиенного князя Александра, сына коего, Михаила, крестил он, Василий Калика, семь лет тому назад… И тут поблазнило, что нашел, додумал душеполезное. Отроку надобно ныне грамоту постигать и прочие науки. Пристойно позвать крестника в Новгород Великий! Долго, скоро ли бегут годы, и что ожидает смертного в кажен текущий час – знает един Господь. А имать заботу о внуке Михайлы Святого достоит ему всяко, и без дальних забот градских. Может стать, вырастет – попомнит новгородское учение и его, Василия, усопшего к часу тому. Размирье какое подойдет – и не подымет рука на дорогой его сердцу великий и многошумный Новгород! Быть может… Всяко повернет судьба! Должно написать о том владыке Федору! Хоть и спорили друг с другом, а почасту и споры рождают сугубое дружество! Должон Федор ему помочь в дели сем!

С этим Калика уснул наконец, не успевши домыслить иного: как и чем сдружить меж собою Новгород и великого князя Семена, дабы и впредь оберечь город от московской грозы…

Глава 31

В этом году Анастасии, вдове князя Александра Михалыча, исполнилось тридцать пять лет. Несколько огрузневшая от прожитых лет и частых родов, сильно построжевшая со смерти супруга, она была все еще в расцвете сил и зрелой женской красы. Дети – их шестеро оставалось после гибели Федора в Орде и смерти, еще во младенчестве, старшего, Льва, – целым хороводом роились вокруг матери.

Она успевала все: следить за каждым из сыновей, управлять домом, вести обширное хозяйство двора, держать бояр, править селами и волостьми покойного супруга, не выпуская бразды из рук, не перекладывая всего на плечи ключников и посельских (за самым добрым слугою нужен глаз неусыпный, иначе прахом ся обратит любая волость и расточит любое имущество). Сумела повести дело так, что будто и не погибал Александр в Орде! Бояре, никоторый, не бросили, не оставили свою госпожу, и в обширном тверском доме по-прежнему было две власти. Помимо и мимо Костянтина (после смерти московки, Софьи Юрьевны, женившегося второй раз), домом и двором правила она, вдова невинно убиенного Михаилова сына, Александра, о щедрости, прямодушии и красоте коего уже теперь слагали легенды в Твери.