Симфония света

Мой Ангел возвращается с работы немного раньше обычного. Отдувается, сбрасывая в прихожей лоуферы и шлёпая босиком в спальню – раздеваться:

– Уф, жарко сегодня... Кажется, лето опомнилось.

Да, после затянувшегося дождливого холода мягкое двадцатипятиградусное тепло кажется адским пеклом. Есть в жару не хочется, и Александра отказывается от ужина, но у меня для неё сюрприз – прохладительный десерт. Живая, свежесобранная малина из сада способна превратить даже самое заурядное мороженое в летнюю сказку, но сегодняшняя покупка обернулась редкой удачей. Пломбир удался на славу: он не водянисто-ломкий, как основная масса весьма посредственного продукта, которым забиты магазины, а настолько плотный, что ложка намертво вязнет в нём, как в засахарившемся мёде. Я воздвигаю в вазочке сладкий айсберг и осыпаю его ярко пламенеющими, словно кровь на снегу, бусинками малины. Только отборнейшие ягодки удостаиваются чести украсить собою холодное сливочно-ванильное ложе, и я подношу эту красоту Ангелу, вышедшему из душа в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Надеюсь, от этого ты не откажешься!

Глаза Саши оживают, сурово-усталая складочка меж бровей разглаживается, а рука по-детски радостно тянется за ложечкой и отправляет в рот кусочек ледяного лакомства. Улыбка приятного удивления прокладывает ломкую морщинку у строгих губ.

– М-м... Слушай, а хорошее мороженое! Давно такого не пробовала. Прямо вкус из детства. А с малиной так вообще фантастика... Спасибо, Лёнь.

Её прохладные губы овладевают моими, и сладкая, чуть липкая малиновая нежность уверенно проникает внутрь.

Между тем верхушки далёких клёнов за окном уже багрово полыхают, озаряя августовский вечер грустноватым светом бабьего лета. Медово-яблочная сладость воздуха отдаёт мятным холодком, сливочно-малиновые чары тают во рту, а ветер ворошит и перебирает на асфальте первые жёлтые листья.

Запах весны

Он всегда ощущается как-то вдруг – радостно, празднично, будто нежданный подарок. Просто выходишь однажды на улицу и...

«Пахнет-то как!»

Холодный влажный воздух льётся в лёгкие сладко, как сок со льдом. Впрочем, нет такого фрукта на свете, вкус и аромат которого даже отдалённо напоминал бы этот бодрящий нектар, разлитый между бестревожно чистым небом и пробуждающейся землёй.

«Цвик-цвик... Тень-тень-тень!» – раздается сверху, с голых коричневых веток, и прохладное, чистое, пронзительно-твёрдое эхо птичьего голоса хрустальными шариками летит в небесную даль.

Солнечные лучи щекочут усталый, вечно близорукий от зимнего серого сумрака взгляд, и глаза сперва щурятся, отвыкшие от яркости, а потом начинают мало-помалу наслаждаться. Каблуки без хруста проваливаются в отсыревший снег, блестящий тысячами водянисто-прозрачных крупинок, и невольно понимаешь: зиме конец. Тает зачарованное белое царство, и вместо царапающих щёки иголочек мороза в воздухе носится радостная бесприютность и тревожная свежесть, от которой слёзы пощипывают глаза. Всё вокруг дышит, и я дышу тоже, удивлённо смакуя каждый глоток весенней ясной синевы. Я – одно сплошное дыхание.

Закрываю глаза и слушаю солнце сквозь веки, а слух превращается в зрение, отчётливое, цепкое, новое, передающее истинную суть вещей. Минуя глаза, образы льются сразу в мозг, острые, как льдинки, и свободные от пыльного слоя условностей. Город исчезает, растворяется в море талой воды, остаётся лишь сухой узор голых веток, солнце, птицы и этот запах. Весеннее сознание вытесняет из сердца пену суеты – всё это щепьё и рухлядь, наносной осадок, сор. Горло и зубы ломит от свежести, голос изливается мутным ручьём, а берега нависают льдистыми козырьками над его струями.

Белым пёрышком обоняние щекочут духи, и шлейф строгой изысканности с горьковато-холодящими нотками органично вписывается в общую симфонию запахов. Галантной рукой в белой перчатке с алмазной пуговкой он приглашает весну на танец, и та не может устоять перед этим обаянием.

Перчатки на самом деле чёрные, как и рукава облегающего фигуру Ангела короткого пальто. Воротник зябко приподнят и оберегает мягкие складки кашне – источник элегантного аромата духов. Мне хочется уткнуться в них носом, раздвинуть их пальцами и добраться до шеи: у меня приступ нежности. В отличие от нас, у наших теней на весеннем льду паркового пруда нет ограничений и рамок – они могут целоваться при всех, и неважно, сколько ещё других теней скользит рядом. Я вбираю в лёгкие колдовство солнечного дня, и струйка моего дыхания приводит пространство в движение. Тени начинают вальсировать в зеркальном зале с небесно-синим куполом вместо потолка, в то время как наши руки невинно лежат рядом на перилах мостика. Душа освобождается, вытаивает из мертвенно-зеленоватых полярных торосов и режет сверкающими коньками покрытый водой лёд.