Симфония убийства

Прокофьев подхватил свой костыль, пошел к выходу, предварительно сняв связку ключей с гвоздя на стене. Гвоздь был вбит в плакат орущего буржуя времен Первой мировой войны, прямо в рот. Когда ключи висели на гвозде, было смешно.

Прокофьев шел медленно, старость брала свое, она забрала у мастера почти все, кроме разума и рук. Этим он и ценился на весь город. Его знали все, кто имел хоть какое-то отношение к работе руками. От бумажных оригами до регулировки кулачков распредвала отечественных автомобильных двигателей.

Среди бетонных стен бункера стояли два кресла от канувшего в Лету спектакля и уличная урна — кто додумался ее сюда притаранить, неизвестно. Силов молча курил, Прокофьев молча стоял. Узловатые пальцы держались на полукруге клюки — руки старчески вибрировали на костыле, все остальное тело застыло в покое. Лицо старика было еще не восковое, а коричневое, изрезанное морщинами без всякого осознанного направления — где только можно было найти место, морщина мгновенно там располагалась, как у себя дома. Странно, очков Прокофьев не носил, и поэтому он иногда напоминал Ивана Грозного со скульптуры Антокольского — усы, правда, были меньше. Но Василенко все-таки сказывалось — Иван Грозный был немножечко запорожский казак.

Виктор решился…

— Прокофьев, — глухое эхо бункера повторило Силова, — слушай, мне пистолет нужен. Реальный… Можешь?

Старик не шелохнулся, как стоял, так и стоял. Даже колебания ручки костыля не увеличились. Постояли минуту, наверное. Силов докурил, бросил в урну окурок, допил чай. Обратно шли еще медленнее, все-таки наверх по ступенькам. Неожиданно Прокофьев остановился и, не оборачиваясь к Силову, буркнул:

— Пистолет не могу. Нету… Гранаты могу. Надо?

Теперь молчал Силов — ответ его обескуражил, но «парень, ты попал» запрыгало в голове Виктора, не замолкая:

— Надо… Две можешь?

— Могу.

— Сколько?

— Нисколько…

VIII

«Праворулька» мчалась далеко за городом среди полного отсутствия жизни. Так бывает в России — отъехал от скопления людей, и только степи или леса. Не считая дорог, если они есть. Навигатор работал — осталось всего километров тридцать. Силов в спортивной куртке, откуда только она у него, курил и слушал Доницетти. Конечно, Верди был выше всех для Виктора, выше самого Рахманинова. Но у Доницетти была одна особенность — Тоти даль Монте. Вот кто мог покорить Силова одним тактом, одной нотой! Есть на земле люди, которые уж точно не относятся к человечеству — это неземные существа, которые за какие-то провинности появились среди нас. Провинность провинностью, но неземное в них проявлялось, и люди безоговорочно склоняли головы перед вселенской красотой… Есть, есть такие люди. Может быть, и сейчас есть, где-то далеко, уж точно не в этом городе, а может, и не в России, но где-то же есть. Неужели только были? Одним из таких чудес была Тоти даль Монте. Еще в студенческие годы Силов собрал почти все записи этой певицы и слушал не переставая. А сейчас, когда можно найти все что угодно, у Виктора появилась специальная флешка, на которой было всего две папки — «Трубадур» Верди и папка с голосом Тоти даль Монте. Если чуть-чуть покривить душой, то можно сказать: больше Силов ничего и не слушал. Как дирижер читал партитуры, конечно, но и все. А как человек — никто не помнит, чтобы когда-нибудь заметили его, слушающего что-то, кроме Верди и Доницетти. Народная любовь к шлягерам из ресторана Дома актера не в счет.

«Последний акт «Лючии ди Ламмермур», и я на месте», — размышлял Виктор, поглядывая на навигатор.

Начались какие-то постройки, имевшие определенную ценность лет тридцать назад. Сейчас это разрушенные временем и безразличием стены, а кое-где стены даже с крышей. Когда-то здесь была большая ферма, совхоз кажется, Силов не уточнял… Одно ясно — нога человека сюда не ступала очень давно. Подобные последствия перестройки и нынешнего капитализма в районе города или пригорода давно уже были разрисованы и расписаны художниками, алкашами, подростками и мудаками. Здесь же нетронутым было все — ехать сюда бессмысленно, — в городе полно стен для творчества или укрытия себя от любопытных глаз. Гиблое место, одним словом.

Виктор ехал именно сюда. Свернув с дороги, потрясся по ухабам и выбоинам, оставшимся от последнего приступа разворовывания, завернул за угол стены, чтобы машину не было видно с трассы, остановился. Не выходя из машины, он курил, изредка поглядывая по сторонам и в зеркала — никого… Удовлетворенный такой проверкой, Виктор вышел из машины. На всякий случай свистнул изо всех легких — никого.