А в это время в артистическом фойе, расположенном позади эстрады, дирижёр Егоров, ещё не остывший от возбуждения, ещё взволнованный концертом, стоял окружённый тесной толпой музыкантов и говорил с ними:
– Что же, товарищи! Всем вам, от мала до велика, я благодарен! Вы здорово помогали мне, поддерживали меня! Так вот, не поминайте меня лихом! А свет не так уж беспределен, ещё и встретимся когда-нибудь, и я, честное слово, буду рад этой встрече.
– Так, значит, маэстро, слухи были верными? Значит, действительно вы приняли назначение художественным руководителем филармонии в К**? – спросил один из музыкантов.
– Да. Обстоятельства сложились так, что отказаться от этого назначения я не мог. Да. До отъезда в К** есть два-три дня, и мы ещё встретимся и побеседуем…
У выхода из симфонического уголка Егорова ждала его жена. Нежно взявшись под руку, они пошли к выходу.
Парк уже пустел, слышались только бодрые звуки духового оркестра, игравшего танцевальную музыку где-то в дальнем уголке парка.
Такси у ворот не было, на трамвае ехать не хотелось, и Егоровы, с молчаливого взаимного согласия, решили идти домой пешком. Квартира их была далеко, в другом районе города. Нужно было пройти через весь центр, мимо старинного Кремля, через мост, ведущий в заречье, расположенное на другом берегу мелководной речушки, которую всё же пламенно любили горожане. Путь был не близок, но ночь была так хороша и тепла, так блестели белоснежные стены и золотые купола древнего Кремля, помнящего ещё Ивана Болотникова, так пели соловьи в кремлёвском саду, что было бы обидным не воспользоваться всей этой прелестью.
– Что же, Егорушка, попрощался со своим оркестром? – нарушила молчание жена.
– Зачем же? Ведь поедем-то мы через два-три дня. Ещё надо побывать в филармонии. Там всех увижу перед отъездом и попрощаюсь…
– Жалеешь?! Привык ведь к оркестру! А вдруг там другой оркестр хуже, вдруг люди не такие хорошие, дружные, как здесь?
– С тобой, Марусенька, мне везде хорошо. а насчёт людей… Когда сюда ехали, то никого мы с тобой здесь не знали… Какие здесь люди, как они работать будут?! А оказалось всё хорошо. Давай надеяться, что и в К** будет всё хорошо! Вот скажи, что завтра делать со сборами? В чём помочь тебе?
– Какая же помощь? Утром съезжу на рынок, куплю чего-нибудь в дорогу, да и на первый случай в К**. Запасливый лучше богатого. Да и запас-то будет невелик.
Так незаметно дошли они до своей квартиры, и ночь вступила в свои права.
Тихий, мирный покой опустился над красивым старинным русским городом. Мирные люди отдыхали безмятежно, спокойно предвкушая предстоящий день отдыха с его удовольствиями и развлечениями.
Егоровы жили вдвоём. Их маленькая дочка Наденька ещё весной была отправлена к бабушке, в маленький городок на Дону, где было много сосновых лесов, всевозможные фрукты и ягоды, и где бабушка всегда с нетерпением ждала свою маленькую внучку, которую она нежно любила.
Жена Егорова уснула, а он достал из портфеля какие-то материалы, очевидно, полные сведения о К-й филармонии, программы, планы, и решил поработать в тишине за столом.
Заснул он поздно, уже на рассвете.
Маруся, встававшая обычно с первыми петухами, решила не будить его, проверила, выключено ли радио, чтобы оно не громыхнуло, не дай Бог, утренней зарядкой. Тихо, как мышь, оделась, взяла сумку и ушла по своим хозяйственным делам.
Глава 2
Солнечный луч, проникнувший в комнату Егорова через открытое окошко, заставил его открыть глаза. Часы, лежавшие на стуле около кровати, показывали половину десятого. В доме было очень тихо. Егоров взял книгу и, устроившись поудобнее, стал читать, но вскоре услышал шаги жены и встал ей навстречу.
Маруся почти вбежала в комнату, лицо её было необычно бледно и очень взволнованно. В глазах блестели слёзы…
– Что случилось?! Что с тобой?!
– Ужас, Егорушка! Ты не представляешь этого ужаса! Что делается в городе!
– Да что же случилось?
– Егорушка! Война!!!…
Егоров сел. Известие его ошеломило.
– Макся! Опомнись! Что ты говоришь? Какая война? С кем?!
– Егорушка, с Германией. Они напали. Бомбят! Брест, Минск. Всё время бомбят!!!
– Не может быть! Как с Германией?! У нас же мирный договор. Что ты такое говоришь?
Но жена была так взволнована, что говорить больше не могла. Она бессильно опустилась на стул и заплакала. Её плечи горестно вздрагивали, и она сразу стала похожа на бедную, обиженную девчонку. Из сумки, стоявшей рядом с ней, сиротливо и заброшенно торчали синеватые куриные лапки, связанные какой-то выцветшей ленточкой.
Егоров кинулся к жене – утешить, успокоить её, но по пути включил радиоприёмник и в комнату ворвались бурные звуки строевого марша! Марш сменялся маршем, но это не вызывало, как обычно, праздничного ощущения, а вносило какую-то тревожность…