Симода

Кавадзи чувствовал себя победителем, вполне владел собой. Он вернулся к делу.

– Но надо помнить: сделано государственное упущение. Должно быть исправлено.

Кога тоже рыцарь, самурай, японец, прошел отеческую школу сиогуната. Нет ничего проще для натренированного японца, как взять себя в руки. Это первое и главное условие воспитания, когда всю жизнь готовишься к подвигу взрезывания себе живота и поэтому становишься смердящим бюрократом, боишься за шкуру и должность.

Кога поклонился низко и вежливо, чувствуя себя победителем гораздо в большей степени, чем Кавадзи. Кавадзи побеждал очень пошло, полицейски и чиновничьи. Но в это время Кога побеждал его силой небывалого нового мышления. Он, как дипломат будущего, отрицал значение формальной ошибки и не огорчался пропуском ничтожного иероглифа. Он показывает, что важен дух новых договоров, что Япония стоит у начала нового, великого пути, она войдет в мир великих держав не тем, что будет проводить вот такие государственные и правительственные конференции о пропущенной запятой. Это все дикарство, а не цивилизация, татарская и китайская важность, азиатчина в роскошных паланкинах, то, что вредит Японии, что скрывает от нас мир идей, наук, образования. Очень позорно выглядит чиновничий победитель Кавадзи. Да, он победил, но его победа величиной в одну запятую. Но он себя дураком и консерватором выставил, еще большим дураком, чем сам считает И-чина!

Так ломались старинные традиции. Кога чувствовал, что в споре об иероглифе разгромил сегодня реакцию беспощадно. Так Кавадзи и Кога действовали сегодня очень бесстрашно, ломая традиции. Кога чувствовал, как он открыл что-то новое. Жаль, что доказывал десятку чиновничьих бюрократов, а не тысячам студентов и не миллионам японцев. Вся эта буря вокруг иероглифа в маленькой комнате храма, откуда ни единая мысль не выйдет па свежий воздух.

...Что такое? Кавадзи помнил небывалый гром орудий «Поухатана», салютовавших Путятину, отлично понимая, что это значит. Не зря звероподобный, отвратительный Адамс несколько раз до того ездил в Гёкусэнди. Американскому кораблю пора уходить, Адамс не спешит, хочет добиться своего. Так же «Диана» долго стояла осенью, пока не утонула!

Нет сведений, о чем говорил Адамс в Гёкусэнди, но точно известно, где он сидел, на чем, в каком углу, что ел и пил, сколько раз курил сигару и закидывал ногу на ногу. Вот какие сведения собирает Исава-чип! Конечно, Посьет прав – Исава-чин дурак! А Кога говорит: разве только И-чин дурак? О ком это он?

Пальба происходила в японском порту! Адамс укрепляет позицию ро-сё, русского посла, выстрелами из американской пушки. Значение Путятина возрастает. Россия одержала победу на Камчатке, где у нее такая же крепость, как Севастополь, и это теперь напечатали в газетах в Гонконге и в Америке. Адамс показывает нам пример, каким почетом пользуется посол царя! Значит, Америка хочет возвысить Путятина в глазах Японии. Если бы Америка была враждебна России, как Стирлинг, то Адамс избежал бы такой стрельбы. Адамс ищет поддержки Путятина. В будущем, объединясь, они будут давить на нас? Это мы их сами объединили, обидев Америку, не дав подписи сиогуна. Путятин тоже требовал подписи. Кавадзи ответил, что Америке подпись сиогуна не дана и нечего просить... Очень рассердился Путятин и гордо и достойно заявил, что ему нет никакого дела до Америки, Америка остается Америкой, а он высокий чиновник царя и требует достойного уважения к империи и подписи сиогуна. И если теперь стрельба и они там вместе, то это наша оплошность...

Кавадзи сидел, поджав ноги, среди храмовой мебели и утвари, под картиной на шелку, на которой выставлен черный иероглиф, исполненный кистью и тушью поэтом и святым, жившим тут триста лет назад. Когда-нибудь подпись Кавадзи, как самая великолепная картина, будет также вывешиваться в храмах и замках, всюду, где он оставлял ее на память. Подданные Кавадзи не носят за ним множества привычных дорогих мелочей, чтобы любое помещение, где он остановится, выглядело бы как собственная квартира. Кавадзи скромен. Только оружие, смену официальных халатов и обязательные для высокого чиновника предметы и ящики несут повсюду его самураи и крестьяне под наблюдением самураев.

Кавадзи укутан, в тепле и пьет сакэ, а чувствует себя бедняком под травяной накидкой или укрывшимся от ветра и снега одиноким монахом под дырявым зонтиком.

Кавадзи, как и Путятин, любит посидеть вот так, в одиночестве, в храме, прислушиваясь к великой природе. Так же как в Гёкусэнди, под ветер ранней весны дребезжали двойные ряды рам. Горячая жаровня грела воздух слабо, но около нее чувствовался жар, как близ женщины. Халат, сакэ, угли, кутацу, закрывающая ноги, и жаровня с таящимся огнем, поставленная в квадратном вырезе пола. Стихи. Мечты.

Кавадзи знал все это гораздо лучше Путятина, он умел извлекать из настроений под весенний ветер больше прелести. Он чувствовал острей и тоньше, чем ро-сё. Но это ведь все свое. Это надоело! Для Путятина удивительно, а не для Кавадзи.