Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Визенталь не ошибся: читатели и зрители со всего мира стали присылать ему сообщения о местонахождении Рошмана, а некоторые даже утверждали, что видели его лично. Визенталь старался все эти сообщения проверять, но зачастую оказывалось, что люди видели не Рошмана, а человека, похожего на исполнителя роли Рошмана, Масимиллиана Шелла. Два американских туриста, утверждавшие, что видели Рошмана в ресторане боливийского города Санта-Круз, решили поиграть в тайных агентов: они завязали с подозреваемым разговор, пригласили его выпить с ними шампанского, а бокал, из которого он пил, послали Визенталю, чтобы тот проверил отпечатки пальцев.

Визенталь рассказывал об этом с улыбкой, однако в его архиве сохранились письма Форсайта, свидетельствующие о том, что писателю хотелось быть не только автором остросюжетных романов. Он искренне мечтал поймать Рошмана, нашел кого-то, кто согласился финансировать его поиски, и тоже прислал Визенталю отпечатки пальцев. Это, писал он, используя кодовый язык, отпечатки пальцев «нашего испанца». Кроме того, он прислал несколько фотографий и попросил Визенталя их исследовать, чтобы установить, изображен ли на них «Эдуард». Причем ему явно не терпелось узнать результаты. «Пожалуйста, – просил он, – сообщи мне сразу, как получишь ответ». Однако результаты оказались разочаровывающими.

«Испанцем» был человек по имени Хернандес, живший в столице Боливии Ла-Пасе. Некто, кого Форсайт называл Карлом, сумел раздобыть в боливийском Министерстве внутренних дел документ с отпечатками пальцев Хернандеса, но с отпечатками Рошмана они, увы, не совпали. Форсайт, впрочем, полагал, что Хернандес все равно мог быть Рошманом и просто использовал чужие документы, однако, чтобы это выяснить, нужно было еще раз съездить в Ла-Пас, а продолжать финансировать эту авантюру его друзья, к несчастью, не пожелали.

Согласно переписке Визенталя с Форсайтом, Хернандеса тоже видели в ресторане. Форсайт велел своему человеку (Карлу) украсть чашку, тарелку или пепельницу, до которых Хернандес дотрагивался, но Карлу этого сделать не удалось. Как и в одном из романов Форсайта, все зависело от таинственного человека по имени Браун, но Браун исчез. Если бы я мог его найти, писал Форсайт, то лично поехал бы в Ла-Пас и нанял там местного детектива, чтобы раздобыть отпечатки пальцев кандидата в Рошманы, но, к сожалению, это невозможно. В любом случае, подытоживал он, это была очень неплохая попытка.

Рецензия на книгу в «Нью-Йорк таймс» была разгромной. «Если бы Форсайт умел писать лучше, он бы не стал использовать настоящего Рошмана, а придумал бы его, и нам не пришлось бы давиться этой тошнотворной мелодрамой», – писала рецензентка. Издевалась она и над фильмом, но отметила, что в нем, по крайней мере, нет сцен в кабаре и нацисты получают меньше удовольствия, чем в «Ночном портье». Она имела в виду фильм Лилианы Кавани, изображавший садомазохистские отношения между бывшим эсэсовцем и женщиной, пережившей Холокост. Эти саркастические замечания рецензентки из «Нью-Йорк таймс» объяснялись новым культурным феноменом: все больше и больше фильмов использовали Холокост в развлекательных целях, и серьезная критика оказалась не в состоянии помешать их коммерческому успеху.

Перед выходом фильма на экраны Максимилиан Шелл получил весьма неприятное письмо, которое он сразу переслал Визенталю. Проживавшая в Нью-Йорке бывшая узница Рижского гетто по имени Гертруда Шнайдер писала Шеллу, что изучала историю этого гетто, что оно было темой ее диссертации и что она не видит никаких оснований утверждать, что Рошман – «мясник из Риги»: он был комендантом гетто менее года, с января по ноябрь 1943-го, и застрелил только одного мальчика. Она не оправдывала этого поступка, так как убийство одного человека в ее глазах было ничем не лучше убийства нескольких тысяч, но утверждала, что называть Рошмана «мясником из Риги» смешно. По ее словам, Рошман считался в гетто «безобидным». В дневнике Таубера упоминались также евреи, служившие в качестве капо, но Шнайдер утверждала, что таких было немного и что книга бросала тень на всех жертв Холокоста в целом. «Скоро, – писала она, – нас обвинят в том, что мы убивали себя сами, с помощью оружия, любезно предоставленного нам немцами», и добавляла, что бывшие узники гетто не могут не воспринимать подобную чушь иначе как клевету.

Визенталь попытался ее успокоить, написав, что не надо относиться к роману как к достоверному историческому документу: такое произведение должно всего лишь правильно изображать исторический фон, – а что касается Рошмана, то он, по словам Визенталя, совершил отнюдь не единственное убийство: в ордере на арест он обвинялся в убийстве трех тысяч человек и еще восьмисот детей. Не все жители гетто, писал Визенталь, могли знать всё, однако дневник Таубера основан на свидетельствах многих людей.