Симон Визенталь. Жизнь и легенды

В автобиографической книге Штернберга, вышедшей за несколько лет до фильма о жизни Визенталя, есть очень похожая сцена. Он тоже обнаруживает свою мать в одном из вагонов товарного поезда, стоящего на перроне, причем это та же самая станция и тот же самый перрон, которые упоминает Визенталь, так как Штернберг тоже там работал. На следующий день Штернберг возвращается к поезду, который все еще там стоит, и начинает звать мать по имени, но она ему не отвечает. Он пишет, что до конца своих дней не забудет свистка паровоза, смешавшегося с лязгом колес и голосами людей в вагонах, умолявших дать им воды. Поезд тронулся в полночь. Через некоторое время Штернберг узнал, что этот состав прибыл в Белжец.

Ицхак Штернберг был тем самым «Олеком», которого Визенталь спас во Львове и который помогал ему самому прятаться. После войны Визенталь несколько раз приезжал к Штернбергу в кибуц.

Не исключено, впрочем, что не Визенталь узнал эту историю от Штернберга, а Штернберг – от Визенталя.

Когда Тувья Фридман посмотрел этот фильм, он сразу же написал Визенталю возмущенное письмо. Он очень расстроился из-за того, что Визенталь приписал себе нечто такое, чего ни один еврей сделать не мог: ведь поезда были оцеплены эсэсовцами. Кроме того, ему было обидно, что Визенталь представил дело так, будто сделал для своей матери больше, чем Фридман для своей сестры и младшего брата, отправленных в Треблинку. Только в Голливуде, писал Фридман, еврей может бежать за «вагоном смерти», в котором сидит его мать.

Вполне возможно, что в реальности Визенталь был и в самом деле столь же бессилен что-либо сделать, как и Фридман, но, в отличие от последнего, ему удалось превратить свою фантазию в кинематографическую реальность.

Александр Фридман, работавший у Визенталя в качестве добровольца, а позднее ставший психиатром, лечил в том числе людей, переживших Холокост, и был с этим явлением хорошо знаком. Это не является сознательной фальсификацией событий, сказал он в своем интервью: зачастую память фальсифицирует воспоминания самостоятельно. Он знал выживших, гиперболизировавших свои страдания, и некоторые из его пациентов даже устраивали нечто вроде соревнования, кто страдал больше. По его словам, такие люди ощущали себя своего рода «элитой», «аристократами страдания». Знаком он был также и с тенденцией приукрашивать историю спасения, чтобы еще больше подчеркнуть опасность, угрожавшую спасшемуся. Гиперболизация страданий и опасностей зачастую позволяет уцелевшему примириться с чувством вины, которая, в свою очередь, является чем-то вроде наказания не только за то, что человек остался в живых, но и за то, что он страдал меньше других или не подвергался такой большой опасности, как другие. Нередко Фридман встречал пациентов, отказывавшихся признавать свое бессилие и пережитое ими унижение и придумывавших с этой целью подвиги, которых не существовало. Визенталь рассказывал иногда, что сражался в партизанском отряде и даже получил звание майора, был подпольным радистом и выпускал газету. Однако в его показаниях для «Яд-Вашем» об этом не упоминается.

Преувеличение страданий и фантазии, сочиненные им о своем спасении, возможно, помогали ему вытеснить из сознания настоящие пережитые им ужасы и сохранить рассудок. Но, судя по всему, больше всего после войны ему хотелось доказать, что он не принадлежал к числу мерзавцев.

15 сентября 1946 года он изложил на бумаге, что произошло с ним во время войны. Этот документ напечатан на одном листе и, судя по сгибу, Визенталь носил его с собой – возможно, в бумажнике. В десятой строчке говорится: «Во время моего пребывания в гетто я никакой должности не занимал». Заявление, надо сказать, весьма неожиданное, так как никто его об этом не спрашивал. Далее он подробно рассказывает, как переходил из одного концлагеря в другой, пока американцы его не освободили, и на этом, казалось бы, его рассказ мог закончиться, однако он еще раз повторяет то, что уже написал в начале: «В течение всего срока пребывания в многочисленных концлагерях, указанных выше, я никогда никакой должности не занимал, предпочитая работать на каторжных работах и не получать привилегированного статуса, который вынудил бы меня действовать кому-либо во вред».