Симонов и война

В этом госпитале кормили. То есть немцы ничего не давали, немножко хлеба давали. Маленький кусочек, видимо, одна восьмая, наверное, а остальное питание было: давали машину или подводу, и те, кто выздоравливал из раненых, ехали собирать у колхозников, что колхозники могли дать. А так как мельницы нигде не работали, то давали рожь или пшеницу немолотую. И вот рожь и пшеницу распаривали и ели. Больше еды не было.

К. М. Значит, ехала подвода или машина с немецким сопровождающим?

М. Ф. Да. И у колхозников собирали. Это был кошмар. Большинство умирало — раненые в живот с поврежденными внутренностями умирали от такой пищи.

Медикаментов давали ограниченно. А чаще всего — врачи, которых забирали, говорили: «Мы знаем, где был медсанбат, у нас там зарыты или брошены медикаменты». Тоже давали подводу, ехали, находили и привозили. Но этого было далеко недостаточно.

Я расскажу вам такую картину, которую сам наблюдал, очевидцем был.

Привезли меня на перевязочный стол, а на другом столе лежит наш полковник. Врач посмотрел и говорит: «У вас гангрена, надо немедленно ампутировать ногу». Он говорит: «Ну, что ж, давайте режьте». Врач говорит: «Нет обезболивающих средств. Придется делать так, по способу Пирогова в Севастопольскую войну. Без всяких обезболивающих».

К. М. Спирту давали, что ли?

М. Ф. Не знаю, что он ему дал, так, натер чем-то. Вы знаете, я смотрел, я в ужас приходил, когда он мясо разрезал, отвернул его. Тот только говорит: «Доктор, ну, поскорей, поскорей, доктор». А доктор: «Ну, потерпи, потерпи, голубчик», — и начинает пилить. Вы знаете, я не мог смотреть. Человек только так, стонал немножко. Когда кончилось, как будто бы он тоже почувствовал какое-то вроде как облегчение. Через два часа умер этот человек.

Я потом доктору говорю: «Доктор, вы же видели, что он умрет. Зачем вы только его мучили? Такие невероятные мучения человек перенес». Он говорит: «А что делать? Я хотел спасти все же».

К. М. Начальство немецкое там было?

М. Ф. Наше.

К. М. Немцев никого не было?

М. Ф. Не знаю. Наверно, был какой-то, но к нам не показывался. У нас были свои врачи, наши же врачи. Но они были бессильны что-нибудь сделать. Положили меня в ванну, потому что давно я уже не делал ванны. Вообще не делал ванны с момента… Да, черт ее знает, когда я мылся! Такие тяжелые бои были, когда там к черту мыться было! Ранен был, а в госпитале меня вообще не мыли. Только этот санитар, вернее, фельдшер австриец, о котором я вам говорил, меня протирал камфарным спиртом, а так я не мылся. И вот нужно было меня вымыть обязательно. Так воды немножко нагрели, растворили марганцовку и в эту марганцовку меня положили. Я говорю: «Заражение же будет». — «Ничего, с марганцовкой все сойдет». Все благополучно сошло.

В этом госпитале были случаи, когда умирало триста-четыреста человек в день. Триста-четыреста человек! А раненых все подвозят и подвозят. Сильнейшие бои же идут. Тяжелейших раненых привозят. Почему тяжелейших, потому что, видимо, на месте не оказана медицинская помощь, везут их доживать последние дни, и тут они уже доходили.

К. М. Видимо, и бои на линии фронта, и, главным образом, бои в окружении.

М. Ф. И в окружении, и партизанские. Все тут. Сплошной идет поток, поток привозят и поток уносят.

Я это говорю со слов врача, который заведовал этим госпиталем. До трехсот-четырехсот человек в день умирало.

В один прекрасный день приходит ко мне врач и говорит: «Вас требует какой-то гражданин». Я говорю: «Кто такой?» — «Не знаю, — говорит, — в штатском какой-то». Я говорю: «Я не пойду, пусть сюда идет».

К. М. А вы уже на костылях ходили?

М. Ф. Нет, нет, я лежу без движения и говорю: «Я не хочу туда идти, пусть приходит сюда». Вообще не хотелось мне где-то с кем-то один на один разговаривать. Я не хотел этого.

Приходит обратно: «Нет, приказал вас принести туда». Положили на носилки, санитары отнесли меня в комнату. Смотрю, молодой парень. Где я мог его видеть? Что-то знакомая рожа. «Вы меня не узнаете, господин генерал?» Я говорю: «Узнал. Вы, — помощник начальника особого отдела 19-й армии?» — «Да».

К. М. А вы один на один разговариваете?

М. Ф. Да, один на один, в комнатке. Я говорю: «Зачем я вам понадобился?» — «Вы, — говорит, — господин генерал, конечно, знаете, какая на фронте обстановка. Она не в пользу Советской армии. Вы знаете, что Гитлер устанавливает сейчас новый порядок». Я говорю: «И вы с этим „новым порядком“ уже начали работать?» Он говорит: «Да. Я прибыл сюда по указанию немецкого командования переговорить с вами — хотите ли вы помогать новому порядку и работать для русского народа?» Я говорю: «Я всю сознательную жизнь работаю для русского народа! Всю сознательную жизнь, как только начал что-то понимать! А вы помните, когда двух командиров батальона за анекдоты вы приговорили к расстрелу? Два лучших командира батальона! Я вас просил, и говорил, и приказывал не расстреливать их, послать в штрафной батальон. Вы, уйдя от меня, все же расстреляли этих двух людей. А теперь вы, стервец!..»