Симонов и война

К. М. А как выглядели бараки?

М. Ф. Прилично. Бараки очень приличные.

К. М. Отапливались?

М. Ф. Как-то поступил приказ сократить топливо, на ограниченный режим топлива перейти. Жара была — деваться некуда, так топили углем. И кроме того, там были электрические кухни, подтапливать было можно. Там разогревали пищу. Потом в печке были такие штуки сделаны, куда, если вы не съели что-то, тоже можно было ставить подогреть. Кормили, конечно, так же баландой, как и везде, во всех лагерях. Абсолютно одно и то же было во всех лагерях для русских военнопленных: литр супу из брюквы, 250 граммов хлеба, черт его знает какого. Только в одном месте я ел хороший хлеб. В каком смысле хороший? Вы едите его, и не чувствуете, что это суррогат-хлеб. Одиннадцатимесячной выпечки хлеб, в целлофане завернутый, но вы едите как будто настоящий хлеб. Правда, от него пользы не было никакой. А здесь хлеб давали с брюквой, мягкий такой, все это тяжелым камнем ложится.

К. М. Значит, литр супа, хлеб…

М. Ф. И чай давали. Не знаю, клали сахар или нет, мы его не чувствовали. Говорят, что клали сахар туда, только не чувствовалось. Такой рацион был.

Я как-то вызвал врача и говорю, что у меня с желудком плохо, я не могу этот хлеб есть. Он мне ответил, что для вас курочек в Германии еще не приготовили. Я говорю: «Спасибо и на этом».

Югославы помогали, нужно отдать справедливость. Они получали посылки. Получали из дома. Король Петр им присылал. Не всегда, но иногда присылал. Международный Красный Крест помогал. Так что они с нами делились. В особенности когда пришел француз-врач и говорит: «Я хочу вам сделать операцию по сращиванию нерва». Я говорю: «Хорошо, согласен».

К. М. А он военнопленный был?

М. Ф. Военнопленный. Я говорю: «Давайте делать операцию». А он говорит: «Мне нужна кошка». Я говорю: «Для чего вам кошка?» — «Я, — говорит, — беру из кошки какую-то там часть мозга», — или что-то такое, не знаю, какую-то часть в спине берет он. «Положу, — говорит, — это в спирт, в спирте оно будет какое-то время, а потом я вам вставлю, поскольку у вас там разрыв есть, вставлю этот кусок». Я говорю: «Давайте». — «Только, — говорит, — надо, чтобы немецкий врач согласился».

Приходит немецкий врач, и я ему говорю, что француз мне хочет сделать операцию. Он говорит: «Хорошо, я буду ассистировать ему, смотреть буду».

К. М. Это его заинтересовало. А французский врач был сыном военнопленного?

М. Ф. Его отец попал в плен. Отец старый, больной. И сын взялся заменить отца. Отца отпустили, а он пришел вместо него. Это свободно делалось, у французов, по крайней мере.

К. М. Интересно. Никогда не слышал.

М. Ф. Никогда не слышали?

К. М. Нет.

М. Ф. Больного на волю, здорового — сюда. Им даже лучше — он же работать будет. Потому что они к французам-то относились по-другому, чем к нам. Только мы были вне закона.

Он мне сделал операцию. И когда меня носили к нему в санитарную часть на перевязку — это были лучшие дни. Там обязательно французы, югославы что-нибудь сунут. Главным образом, сигареты совали. Немцы нам табаку совсем не давали, так что курить страшно хотелось. И вот они снабжали нас сигаретами и кое-что из своих посылок давали. Это облегчало наше положение.

К. М. А в лагере генералы только были или и офицеры, офицерский лагерь был?

М. Ф. Никакого различия.

К. М. Нет, вообще, весь этот лагерь Люккенвальде?

М. Ф. И солдаты, и офицеры. Ну, у них-то там отдельно для офицеров было, у французов и у югославов, а у нас все вместе. Правда, я лежал в отдельной комнате.

Там был очень хороший переводчик наш, инженер, сапер. Молодой парень такой, по фамилии… Он ко мне очень хорошо относился и старался всячески что-нибудь у немецкого врача выговорить мне. То ли что-нибудь из медикаментов, то ли что-нибудь в смысле смены белья. Белье на мне всегда было чистое, белоснежное. А потом в один прекрасный день одну простыню изъяли. Остались мы при одной простыне. У них стало не хватать простыней, в связи с бомбежкой.

О том, что я нахожусь в плену, узнал один из наших генералов. Фамилия его… потом я его как-нибудь назову. Он потом сюда был привезен и повешен. Выскочила фамилия из головы. Приехал. Я думал, что он тоже пленный, а оказывается, он был начальником Оперативного отдела Прибалтийского военного округа, значит, Прибалтийского фронта, и при первой же возможности, в первые дни боев перешел на сторону немцев и работал уже у немцев. А я и не знал, что он у немцев работает.

К. М. Он по процессу Власова был повешен. Один из пяти или из шести.

М. Ф. Да, да. Я потом вспомню его фамилию.

По-моему, он кое-что привез мне. А я говорю: «Почему вы так свободно?» — «А немцы, — говорит, — отпускают меня». Я как-то не придал этому значения.

К. М. А он был в форме советской?

М. Ф. Нет.

К. М. Уже в гражданском?