Я уже почти решился ответить, что именно она мне и нравится, но Инга резко отодвинулась, поднялась и покатила по льду куда-то в центр празднования, где вился шумный хоровод вокруг елки, где Бочкин, сомкнув колени, кривенько обкатывал коньки, выглядывая – куда же я подевался. Какая-то пара мгновений, и фигурка Инги затерялась, будто и не сидела она только что рядом, не грела пальцы между моими ладонями. Я не переставал удивляться тому, что происходит вокруг. Теперь в ловушку угодила сама Инга. Казалось, она мало думает о чужом мнении. Так оно и было. Но в тот момент, когда она все же пыталась понять поведение других – мерила на себя. Она не хотела производить впечатления: быть лучше, чем есть на самом деле. Это верно. И тому стоило поучиться. Но Инга была уверена, что все про всех знает. Видит насквозь. И каждому поступку находила свое объяснение. Впервые я вспомнил слова Сопыгина о том, что она задается. Впервые я понял, что Инга тоже слабая. Если она думала, что кто-то ее жалеет, значит, жалела себя сама. Не иначе.
– Где пропадал, старик? – настиг меня Бочкин.
– С Ингой разговаривал.
Бочкин стал оглядываться, но никого рядом со мной не увидел. Всерьез забеспокоился, что я отморозил мозг.
– Вообще-то, ты здесь один.
– Скажи-ка, Бочкин, – спросил я, – ты когда-нибудь целовал девчонку из жалости?
Никитос махнул на меня рукой. Лицо его выражало отсутствие любых побуждений для поцелуя. Он не понимал своего счастья: как же проста и прозрачна была его жизнь…
Третье неотправленное письмо
Каникулы я потратил на то, что пытался составить Инге новое письмо. На этот раз хорошее, правильное, честное. Без напускного бахвальства, без глупых шуточек. И главное, надо было объяснить, что совсем не жалел ее.
Набивал я, а потом пялился в беспощадный компьютер часами, не в силах придумать и слова, пока Бочкин не вытаскивал меня на улицу. Вернувшись с катка или из киношки, я стирал одинокое предложение и пытался начать заново.
И это никуда не годилось. Хотя было чистой правдой. Как раз теперь, когда мне приходилось объяснять Инге, что не испытываю к ней жалости, я начал всерьез беспокоиться за нее. Вероятно, бандитское поведение и неуемная жажда справедливости – все это из-за того, что Инга не верила в лучшее. Считала, что добро может постоять за себя только при помощи кулаков. Жизнь обошлась с нею несправедливо, и теперь Инга вершила свой суд, чувствуя себя в ответе за каждого безвинно угнетенного. Но говорить об этом в любовном письме мог только последний дурак. Тогда от бессилия я утыкался в зомбоящик, где можно было увидеть хоть кого-то глупее самого себя, а вернувшись к компьютеру, вместо своей фразы видел какой-то странный набор букв:
Йопыр5дын88паф666
– Ритка! – вопил я. – Кто тебе разрешал трогать мой компьютер?
– Я писайя йассказ, – пищала Ритка из-под кровати.
Схватившись за пятку, я вытягивал ее и начинал расправляться. Но мама, как всегда, спасала свою ненаглядную доченьку. Будто та могла умереть от щекотки!
В очередной раз я стер Риткину лабуду и снова принялся писать свое объяснение в любви.