Читаем Симулякры и симуляция полностью

Отсюда это вогнутое зеркало: именно при виде массы внутри, у массы появляется соблазн примкнуть. Типичная методика маркетинга: вся идеология прозрачности обретает здесь смысл. Или еще: инсценируя сокращенную идеальную модель, надеяться на ускоренную гравитацию, на автоматическую агглютинацию культуры как на автоматическую агломерацию масс. Тот же процесс: операция ядерной цепной реакции, или зеркальная операция белой магии.

Бобур, таким образом, впервые в масштабе культуры, так же как гиперрынок в масштабе товара: совершенный круговой оператор, демонстрация неважно чего (товара, культуры, толпы, сжатого воздуха) посредством его собственной ускоренной циркуляции.

Но если склады предметов влекут за собой складирование людей, то латентное насилие на складе предметов влечет за собой инвертированное насилие людей.

Любой склад жесток, и в любой массе людей также присутствует специфическое насилие, выражающееся в том, что там происходит имплозия — насилие, зависящее от ее гравитации, сгущения вокруг собственного инертного очага. Масса это инертный очаг и отсюда концентрация совершенно нового насилия, необъяснимого и отличного от взрывного (explosive)[70] насилия.

Критическая масса, имплозивная масса. За пределами 30 000, она рискует «расплющить» структуру Бобура. Пусть намагниченная структурой масса станет разрушительной переменной самой структуры — если в этом заключался замысел создателей (но как на это надеяться?), если они таким образом запрограммировали шанс одним махом покончить с архитектурой и культурой — тогда Бобур становится самым дерзким объектом и самым удачным хепенингом века.

Расплющите Бобур! Новое слово революционного порядка. Бесполезно его поджигать, бесполезно его оспаривать. Давайте! Это лучший способ его разрушить. Успех Бобура больше не тайна: люди идут туда за этим, они ринулись в это здание, чья хрупкость уже дышит катастрофой, с единственной целью расплющить его.

Разумеется, они подчиняются императиву устрашения: им дается объект для потребления, культура для пожирания, здание для манипуляции. Но в то же время, они определенно нацелены, и, не зная об этом, на его уничтожение. Столпотворение это единственное действие, которое масса как таковая может произвести — бомбардирующая масса, бросающая вызов зданию массовой культуры, дающая отпор собственным весом, то есть своим аспектом наиболее лишенным смысла, самым глупым, наименее культурным, на вызов культурности, который брошен ей Бобуром. На вызов массивной аккультурации к стерилизованной культуре, масса отвечает разрушительным вторжением, которое находит продолжение в жестокой манипуляции. На ментальное устрашение масса отвечает прямым физическим устрашением. Это ее собственный вызов. Ее хитрость состоит в том, чтобы ответить в тех же самых терминах, к которым ее склоняют, но кроме этого, ответить на симуляцию, в которую ее заключают восторженным социальным процессом, выходящим за пределы собственных целей и исполняющим роль разрушительной гиперсимуляции[71].

Люди жаждут все брать, все расхищать, все поглощать, все хватать. Смотреть, расшифровывать, изучать их не прельщает. Единственный мощный аффект это аффект манипуляции. Организаторы (и художники, и интеллектуалы) напуганы этим бесконтрольным поползновением, поскольку они рассчитывают всегда лишь на обучение масс спектаклю культуры. Они не рассчитывают никогда на это активное, разрушительное ослепление, жесткий и оригинальный ответ на дар непонятной культуры, притяжение со всеми чертами взлома и акта вандализма.

Бобур мог бы и должен был исчезнуть на следующий день после инаугурации, разрушенный и расхищенный толпой, это был бы ее единственный возможный ответ на абсурдный вызов прозрачности и демократии культуры — каждый унес бы с собой по болту в качестве фетиша этой самой фетишизированной культуры.

Люди приходят потрогать, они смотрят так, как если бы они трогали, их взгляд это лишь аспект тактильной манипуляции. Речь как раз идет о тактильном пространстве, более не о визуальном или пространстве дискурса, и люди напрямую включены в процесс: манипулировать/быть манипулируемым, вентилировать/быть вентилируемым, циркулировать/заставить циркулировать, что не относится больше к порядку ни репрезентации, ни дистанции, ни рефлексии. Нечто, что похоже на панику, и на мир паники.

Замедленная паника, без внешнего движения. Это насилие внутри пресыщенного ансамбля. Имплозия.

Бобур совершенно не может сгореть. Все предусмотрено. Пожар, взрыв, разрушение не являются больше воображаемой альтернативой подобного рода здания. Именно имплозия есть форма уничтожения «четвертичного», кибернетического и комбинаторного мира.

Ниспровержение, жесткая деструкция, это то, что отвечает способу производства. Пространству путей, комбинаторики и потоков отвечают обратимость и имплозия.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Критика чистого разума
Критика чистого разума

Есть мыслители, влияние которых не ограничивается их эпохой, а простирается на всю историю человечества, поскольку в своих построениях они выразили некоторые базовые принципы человеческого существования, раскрыли основополагающие формы отношения человека к окружающему миру. Можно долго спорить о том, кого следует включить в список самых значимых философов, но по поводу двух имен такой спор невозможен: два первых места в этом ряду, безусловно, должны быть отданы Платону – и Иммануилу Канту.В развитой с 1770 «критической философии» («Критика чистого разума», 1781; «Критика практического разума», 1788; «Критика способности суждения», 1790) Иммануил Кант выступил против догматизма умозрительной метафизики и скептицизма с дуалистическим учением о непознаваемых «вещах в себе» (объективном источнике ощущений) и познаваемых явлениях, образующих сферу бесконечного возможного опыта. Условие познания – общезначимые априорные формы, упорядочивающие хаос ощущений. Идеи Бога, свободы, бессмертия, недоказуемые теоретически, являются, однако, постулатами «практического разума», необходимой предпосылкой нравственности.

Иммануил Кант

Философия
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука