Читаем Симулякры и симуляция полностью

Когда вычитают все, не остается ничего.

Это ложно.

Уравнение всего и ничего, вычитание остатка, ложно от начала до конца.

Это не верно, что остатка нет. Но последний никогда не обладает, ни автономной реальностью, ни собственным местом: он есть то, чье деление, описывание, исключение означает… что-то другое? Именно посредством вычитания остатка образуется и приобретает силу реальности… что-то другое?

Странно то, что не существует как раз противоположного термина в бинарной оппозиции, можно сказать правая сторона/левая, тот же самый/другой, большинство/меньшинство, безумный/нормальный, и т. д. — но остаток!?. Ничего по другую сторону черты. «Сумма и остаток», сложение и остаток, операция и остаток — не являются четкими оппозициями.

И, тем не менее, то, что по другую сторону остатка, существует, это даже обозначенный термин, сильная сторона, привилегированный элемент в этой, странным образом ассиметричной оппозиции, в этой структуре, которая таковой не является. Но этот обозначенный термин не имеет названия. Он анонимен, он нестабилен и лишен дефиниции. Позитивен, но только негативное придает ему силу реальности. Строго, он мог бы быть определен как остаток остатка.

Остаток, таким образом, отсылает намного дальше, чем ясное деление с двумя локализованными пределами, к структуре вращающейся и обратимой, всегда неизбежной реверсивной структуре, где никогда не знаешь, который из двух является остатком другого. Ни в какой другой структуре невозможно оперировать подобной реверсией, или этим погружением в бездну: мужское это не женское женского, нормальное это не безумное безумного, правое это не левое левого, и т. д. Возможно, только в зеркале может быть задан вопрос: что, реальное или образ, является отражением другого? В этом смысле, возможно говорить об остатке как о зеркале, или о зеркале остатка. Дело в том, что в обоих случаях, структурная линия демаркации, линия распределения смысла, стала неустойчивой, дело в том, что смысла (наиболее дословно: возможность следовать от одной точки до другой согласно вектору, определенному соответствующим положением терминов) больше не существует. Больше нет соответствующего положения — реальное исчезает, чтобы уступить место образу более реальному, чем реальное, и наоборот — остаток исчезает из того определенного места, чтобы снова возникнуть на обратной стороне, в том, чьим остатком он являлся, и т. д.

Так, например, с социальным. Кто скажет, что остаток социального это не социализированные отходы, или, что это не само социальное является остатком, гигантским отбросом… чего-то еще? Процесса, который, исчез ли бы он полностью и не обладал ли бы он иным названием кроме социального, тем не менее, был бы только остатком всего этого. Остаток может тотально соответствовать реальному. Когда система поглотила все, когда все прибавлено, когда не остается ничего, полная сумма вертится на остатке и становится остатком.

Взгляните на рубрику «Общество» газеты Ле Монд, в которой появляются только иммигранты, преступники, женщины и т. д. — все то, что не было социализировано, «социальные» случаи, аналогичные патологическим случаям. Карманы, которые необходимо устранить, сегменты, которые «социальное» постепенно изолирует из своего пространства. Обозначенные как «остаточные» на горизонте социального, они входят именно там в его юрисдикцию, обреченные находить свое место в расширенной социальности. Именно этот остаток снова и снова преследует социальная машина и обретает новую энергию. Но что происходит, если все устранено, когда все социализировано? Тогда машина останавливается, динамика инвертируется, и остатком становится целая социальная система. По мере того, как в собственной прогрессии социальное устраняет все отходы, оно само становится остаточным. Обозначая все остаточные категории как «Общество», социальное само обозначает себя как остаток.

Невозможность определить, что является остатком другого, характеризует фазу симуляции и агонии различительных систем, фазу, в которой все становится остатком и остаточным. Наоборот, исчезновение предсказывающей и структурной черточки, которая изолировала остаток от??? и которая позволяет отныне каждому термину быть остатком другого, характеризует фазу обратимости, в которой виртуально больше нет остатка. Оба предложения «истинны» одновременно и не исключают друг друга. Они сами являются обратимыми.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Критика чистого разума
Критика чистого разума

Есть мыслители, влияние которых не ограничивается их эпохой, а простирается на всю историю человечества, поскольку в своих построениях они выразили некоторые базовые принципы человеческого существования, раскрыли основополагающие формы отношения человека к окружающему миру. Можно долго спорить о том, кого следует включить в список самых значимых философов, но по поводу двух имен такой спор невозможен: два первых места в этом ряду, безусловно, должны быть отданы Платону – и Иммануилу Канту.В развитой с 1770 «критической философии» («Критика чистого разума», 1781; «Критика практического разума», 1788; «Критика способности суждения», 1790) Иммануил Кант выступил против догматизма умозрительной метафизики и скептицизма с дуалистическим учением о непознаваемых «вещах в себе» (объективном источнике ощущений) и познаваемых явлениях, образующих сферу бесконечного возможного опыта. Условие познания – общезначимые априорные формы, упорядочивающие хаос ощущений. Идеи Бога, свободы, бессмертия, недоказуемые теоретически, являются, однако, постулатами «практического разума», необходимой предпосылкой нравственности.

Иммануил Кант

Философия
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука