Символ и сознание

Анализ функций символического аппарата показывает, что мир символов служит тем местом, где возможно одновременное аналитическое изучение самых различных идеологических элементов данной культуры. При таком подходе семиотическая методика должна по необходимости сочетаться с психологическим подходом в самом общем смысле этого слова. Некоторые "имеющие глобальное содержание" конкретные тексты западноевропейской культуры можно рассматривать как конечный результат специфически-языковых и идеологических трансформаций некоего первичного "сознательного" содержания, о котором мы и говорим, что оно первично (на уровне структуры сознания) символизируется.

Некоторые философы использовали в своих системах, кроме вторичной "философской символики", такие символы, которые восходят к структуре "неэмпирического сознательного бытия". Как Платон, так и Кьеркегор стремились к переходу в такое бытие. Этот переход полагается у них главным содержанием сознательной жизни человека. Все значимые события и факты жизни описываются как символы реализации (или нереализации) этого стремления. Однако эти символы читаются в текстах, которым может быть приписано идеологическое содержание, имплицирующее наличие в тексте системы идей, по отношению к которой внутренняя структура текста (в отличие от его внешней, формально организационной структуры) выступает в качестве мифологии, философии и т. д.

При таком подходе и мифология и философия являются по отношению к идеологии своего рода способами (или возможностями) выражения. (С точки зрения этого подхода, многочисленные анализы мифологических и фольклорных текстов в современной антропологии оказываются явно недостаточными, ибо внутренняя форма этих текстов далеко не всегда адекватна приписываемому им идеологическому содержанию.) И если в рамках этого подхода исследовать тексты Платона, Кьеркегора и Андерсена, то, при всем их формальном различии, их форма полагается имплицитно или эксплицитно адекватной идеологии их авторов (в этом смысле в идеологию включается и их психология). Однако система идей этих авторов текстуально выражена только через символический аппарат, то есть, пока символы не установлены и не приведены в систему как "язык", на котором "говорит" идеология, мы решительно ничего не можем заключить о самой идеологии.

Но в процессе понимания этих символов мы не только устанавливаем их значение в смысле идей и системы идей, но и обнаруживаем, что лежит за идеями, то есть обнаруживаем значение символов в отношении скрытой, невыраженной в экзотерическом языке действительности человеческого сознания. Последняя образует внутренний глубинный план идеологии (по преимуществу непередаваемой в терминах философии). Так, символологический анализ платоновского "Пира" показывает, что сексуальная символика Платона как система абсолютно параллельна религиозно-метафизической символике гностицизма*. При переходе от античной культуры к европейской культуре нового времени мы наблюдаем лишь новые символические трансформации при сохранении исходного сознательного содержания**.

Последние соображения показывают возможность рассмотрения символического аппарата в качестве главного объекта рефлексии над идеологическими содержаниями всякой культуры.

* И там, и там она выражает подтекстуальную, образную конструкцию человека ("души"), вырванного из целостности универсума "мужчино-женщины" ("Бога") и стремящегося к воссоединению в акте любви ("причастия") и в бесконечном продлении себя в потомстве ("бессмертии"). Но обе эти интерпретации на уровне философии идей Платона (идея формы и идея души) выступают как "экзистенциальная альтернатива культуры", то есть половая любовь символизирует биологическую фатальность бесконечной цепи рождений, смертей и новых рождений, а любовь души к богу – выход из мира смертей и рождений.