Символ «мертвая голова»

Кельты были уверены, что человеческая голова — вместилище души, суть бытия. Она символизировала само божество и обладала всеми желаемыми качествами: могла быть живой после смерти тела, отвращать зло и пророчествовать, двигаться, действовать, говорить, петь, рассказывать истории и развлекать и даже возглавлять пир в потустороннем мире. В одних случаях ее использовали как символ какого-то отдельного божества или культа, в других она символически выражала религиозные чувства вообще.

Знаменитый валлийский герой Бран Благословленный, раненный в битве, сам попросил друзей отрубить ему голову и отвезти ее на родину. На обратном пути голова ела, пила и разговаривала^{110}.

Из камня и дерева изготовлялись сотни голов. В латенском искусстве человеческая голова или маска встречается как постоянный мотив, и здесь, как и в позднейших каменных изображениях, можно отличить разнообразные атрибуты культа, в том числе рога, короны из листьев или группы из нескольких голов. Эти головы, несомненно, наделялись магическими силами, отражающими зло.

Знаменитые ландшафтные объекты горного Крыма — Долина Привидений на юго-западном склоне горы Южная Демерджи и Бинбаш-Коба (Тысячеголовая пещера Чатыр-Дага) — можно определить как «природные» или «естественные храмы», воплощение архетипа культового сооружения. Согласно легенде этиологического характера, пещера некогда использовалась обитателями Крымских гор в качестве могильника или святилища особого типа^{111}.

Описывая интерьер Бинбаш-Кобы, автор «Очерков Крыма» Е. Марков в 70-х годах XIX в. сообщал следующее: «На полу между каменными сидениями насыпаны страшною грудою человеческие черепа. Желтые, как репа, с черными дырьями вместо глаз, оскаленными рядами зубов, покрытые землею и плесенью, лежат эти черепа в своем великолепном склепе. Они лежат без счета и призора, как кавуны на базаре». И далее: «…начинаешь невольно мечтать об элефантинских подземельях, о храмах кровавой богини Бохвани, требующей себе в жертву смерти и одной смерти…»^{112}

Описание ясно указывает на большое количество черепов, которые «насыпаны грудою», что свидетельствует об особом внимании к ним на некотором этапе погребального ритуала. Они были отделены от туловища или до погребения, или впоследствии, во время подзахоронений, и размещены в пещере компактными группами согласно определенным культовым требованиям. Возможно, груды или, скорее, пирамиды из черепов составляли своеобразный магический комплекс с центральной фигурой зала — сталагмитом фаллических очертаний.

Единственный уцелевший от разграблений могильник тавров Мал Муз в Байдарской долине позволяет утверждать, что каждый каменный ящик использовался для многократных погребений. Умерших укладывали в скорченном положении на боку до тех пор, пока склеп не заполнялся человеческими останками. Тогда его очищали от костей, оставляя лишь черепа, и продолжали хоронить. В одном из таких погребений обнаружено 68 черепов. Вероятно, каждое погребальное сооружение служило родовой или семейной усыпальницей.

Вместе с погребенными хоронили различные вещи: оружие (мечи, кинжалы, стрелы) и конскую сбрую скифских типов, многочисленные бронзовые украшения (кольца, браслеты, височные подвески, гривны, бляшки, серьги), бусы, раковины каури. Все могильники датируются в пределах VI—V вв. до н.э.^{113}

В XIX в., после работы Константина Горощенко, исследовавшего черепа из первых раскопок в Минусинской котловине, прочно утвердилось представление об особом типе посмертных трепанаций как необходимом элементе обрядов погребения, распространенных на рубеже нашей эры среди носителей так называемой татарской культуры^{114}.

Дело в том, что среди трепанированных черепов несколько штук оказались обделанными глиной. Три образца поверх сохранившегося на них кое-где слоя глины имели следы слоя гипса. Трепанированных черепов со следами исключительно гипсовой маски обнаружено не было. Таким образом трепанированные черепа служили иногда объектом обряда масок и при этом не чистого обряда, а его вариации, описание которой привело бы нас к следующему выводу: черепа, подвергавшиеся отделке глиняной маской, должны были предварительно потерять от процесса гниения мускулы и другие покровы.

В сибирских и прочих языческих культовых практиках выделяются два главных направления обрядности — погребальное и жертвенное. В функциональном отношении они очень схожи. И то и другое имеют целью направить что-либо («душу», могильное имущество, жертвенный дар и др.) в то или иное внеземное или околоземное пространство^{115}. Главная идея традиционной погребальной обрядности заключается в возобновлении очередного жизненного цикла. Весь комплекс сибирско-языческих (и вообще языческих) погребальных действий был направлен на обеспечение жизненного круговорота, а именно на благополучное достижение темной и светлой сущностями («душами») покойника соответствующих посмертных сфер — во имя их будущего воссоединения в новом земном человеческом теле^{116}.