Символические образы. Очерки по искусству Возрождения

Возможно, в случае «дружбы» аббат Плюш вновь мог бы возразить, что не узнал ничего нового.[445] Однако у Рипы есть примеры, когда его графическое определение сообщает больше, нежели просто название. Возьмем «Суровость», добавленную в более позднем издании.[446] В нашем понимании это неприятное качество, однако из рисунка и сопутствующего текста мы узнаем, что до переворота во взглядах суровость считалась весьма желательной и изображалась в виде «старицы, облаченной в царские ризы и увенчанной лавровым венком».

Делается она старой, ибо суровость свойственна старости и целью имеет не сдаваться ни на какие уговоры, не склоняясь к легкомыслию или суетности. Она облачена в царские ризы, ибо суровость пристала монархам и государственным мужам. Severitas regem decet, maistatem praestat, dignitatem auget, (суровость прилична царям, умножает величие и укрепляет достоинство), как сказал Франческо Патриччи в «De Regno», книга 8, глава 6.[447]

Далее Рипа разъясняет атрибуты, с которыми предлагает изображать Суровость: «Она увенчана лавровым венком, чтобы провозгласить величие и добродетель Суровости, ибо императоров и славных, строгих и суровых мужей венчают лаврами».

Атрибуты, разумеется, усиливают и улучшают дефиницию, добавляя новые сравнения, метафоры или символы (здесь эти слова взаимозаменимы) определяемого понятия:

В левой руке она держит куб, ибо, как куб означает твердость, поскольку твердо стоит на любой из своих граней (части его вполне соразмерны — совершенство, другим фигурам не свойственное), так и Суровость неизменна, неколебима, духом же тверда и в замыслах постоянна.

Обнаженный кинжал на средине куба стоящий означает, что Суровость — добродетель, неподдающаяся боли, если того требует правое дело, как сказал нам святой Фома, «Сумма Теол.» II/2, глава 157, арт. 2.

В правой руке она повелительно держит скипетр, ведь суровость почти что всегда права, ибо пристало царям и судьям, держащим скипетр, чтобы слова их были истинны, неизменны и нерушимы, как Франческо Патриччи сказал в восьмой книге «De Regno».

Рядом с ней помещается тигр, ведь зверь этот по природе яростный и никому не покорствует. Так же и Суровость не сдается на мольбы ни на что другое, не желая ни в чем уклониться от первоначального намерения, о чем мы читаем в «Энеиде» Вергилия, глава 4: «Mens immota manet, lachrimae volvuntur inanes».[448]

Сам Рипа попытался в предисловии разъяснить принцип, лежащий в основе его метода наглядных определений. В качестве придворного повара или кравчего он, вероятно, не был профессиональным мыслителем, однако старался, по мере сил, оставаться в сфере аристотелевской логики и риторики. Из логики он почерпнул метод определений, из риторики — теорию метафор.

Давайте сперва вспомним, что для Аристотеля определение тесно связано с классификацией. Для него устройство всего мира напоминает устройство животного царства, которое мы по-прежнему классифицируем на роды и виды. Так виды лев и кошка относятся к genus felis, входящему в семейство млекопитающих. Человек, по знаменитому определению Аристотеля, животное, но особого рода, т. е. разумное животное; разумность здесь — difefrentia specifica, отличающая человека от других животных. Таким же образом «тройка» может быть определена как принадлежащая к genus чисел, однако внутри этого рода есть более узкий вид нечетных чисел и еще более узкий — простых.[449]