Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Опираясь на высказывания Реми де Гурмона, апеллировавшего в осмыслении проблем пола, как и Волошин в «Путях Эроса», к опыту античности, греческих Афин, которые «благодаря их гетерам и свободной любви одарили современный мир его настоящим сознанием», автор «Венка из фиговых листьев» заключает:

«… не будем бросать обвинения в порнографии свободным моралистам за то, что они открыто говорят о важных и страшных для всех нас тайнах человеческой души.

Такие смелые и художественные произведения, как “Крылья” и “Тридцать три урода”, заслуживают только нашей благодарности за тонкость их анализа и за сдержанную целомудренность их стиля».

Статья «Венок из фиговых листьев» осталась одним из наиболее примечательных литературных свидетельств о тех умонастроениях Волошина, которые довлели над его сознанием в период сравнительно непродолжительного пребывания на ивановской «башне» и пленения царившей там «жизнетворческой» атмосферой. Уже очень скоро в этих настроениях наступит драматический перелом – после того как в орбиту «башенного» эротического мифотворчества и порожденных им «экспериментальных» психологических коллизий будет вовлечена его жена Маргарита и на непродолжительное время возникнет тройственный любовный союз (Маргарита – Вячеслав Иванов – Лидия Зиновьева-Аннибал), по отношению к которому Волошин окажется сторонним лицом. Впрочем, это уже особая история, отчасти уже описанная, хотя и в самых общих чертах,[972] и ждущая своего подробного воссоздания и всестороннего осмысления.

Вячеслав Иванов и Максимилиан Волошин в 1907 году (эпистолярные иллюстрации)

«Я полонен» – так назвал Андрей Белый главку в мемуарной книге «Начало века» (1933), в которой он рассказывал о начале своего духовного сближения с Д. С. Мережковским и 3. Н. Гиппиус. Если бы М. Волошин взялся за работу над аналогичной книгой воспоминаний, то мог бы воспользоваться той же формулировкой при описании своих первых встреч с Вяч. Ивановым – в Швейцарии летом 1904 г. и два года спустя в Петербурге, осенью 1906 г.[973] Сообщая в письме из Петербурга от 22 сентября 1906 г. к своей молодой жене Маргарите (они обвенчались за несколько месяцев до того, 12 апреля) о желании обосноваться в Петербурге на постоянное жительство и выдвигая ряд практических соображений (широкие возможности литературной работы), Волошин добавлял: «Духовно же: здесь В. Иванов. ‹…› Я живу в небывалом подъеме и восторге».[974] Очарованность Ивановым побудила Волошина искать пристанища как можно ближе к нему, и в этом отношении ситуация разрешилась самым удачным образом: около 10 октября супруги обосновались в помещении художественной школы Е. Н. Званцевой, располагавшейся на пятом этаже того самого дома на углу Таврической и Тверской улиц, который был увенчан «башней» – ивановской квартирой, ставшей тогда едва ли не самым притягательным центром петербургской культурной жизни, а три месяца спустя, около 13 января 1907 г., переехали в квартиру Иванова.[975] Самозабвенное погружение обоих в «башенную» атмосферу явилось, однако, лишь увертюрой к тому «жизнетворческому» действу в нескольких актах, которое развернулось затем в стенах ивановской квартиры и продолжилось за ее пределами.

Второй «башенный» сезон 1906–1907 гг. оказался не таким активным и многолюдным, каким был предшествовавший ему (собраниям препятствовала длительная болезнь хозяйки дома Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, продолжавшаяся с конца ноября 1906 до января 1907 г.), состоялось лишь несколько публичных «сред»,[976] но личные отношения двух супружеских пар, сначала живших по соседству, а потом и в общих стенах, стали в эту пору предельно близкими. И, разумеется, совместный быт оказывался самым благоприятным условием для манифестации высших ценностей, важнейших для представителей символистского мировидения, – ценностей творческих, эстетических и, что важнее всего, теургических и жизнестроительных. М. Сабашникова-Волошина вспоминает о первой встрече с Ивановым и Зиновьевой-Аннибал: «…я почувствовала только исключительно интенсивную, для меня еще загадочную жизнь их обоих. Из своего сообщества они вынесли что-то новое, своей жизнью хотели явить людям нечто новое – со страстью постигнутую идею».[977]