Символы и метаморфозы. Либидо

Подобным же образом надо понимать и те изображения на монетах, где посередине находится обвитая змеей пальма, а по бокам ее — два камня (яички), или же посередине обвитый змеей камень, справа пальма и слева раковина (=женский половой орган)[334]. У Lajard'a имеется монета из Перги; на ней пергская Артемида представлена коническим фаллическим камнем, по обеим сторонам которого стоят мужчина (по-видимому, Мэн) и женская фигура (по-видимому, Артемида). На одном аттическом барельефе мы встречаем Мэна с так называемым копьем (скипетр, отличающийся основным фаллическим характером), а с боков его — Пана с булавой (фаллос) и женскую фигуру[335]. Традиционное изображение распятия с Иоанном и Марией с двух сторон тесно примыкает к тому же кругу представлений, совершенно так же, как распятие с разбойниками. Из всего этого мы видим, как наряду с солнцем все снова и снова всплывает еще более первобытное сравнение libido с фаллическим элементом. Стоит указать здесь еще на следы того же явления. Замещающий Митру дадофор Каутонат также изображается с петухом[336] и кедровой шишкой. Но это — атрибуты фригийского бога Мэна, культ которого был широко распространен. Мэн изображался с pilcus'ом[337], кедровой шишкой и петухом, и притом в образе мальчика, совершенно так же, как и дадофоры ведь имели фигуру мальчиков. (Это последнее качество сближает их, как и Мэна, с кабирами.) Но Мэн стоит, далее в совсем близких отношениях к Аттису, сыну и возлюбленному Кибелы. В римскую императорскую эпоху Мэн и Аттис совершенно слились. Как мы уже выше отметили, Аттис точно так же держит pileus, как и Мэн, Митра и дадофоры. В качестве сына и возлюбленного своей матери он снова приводит нас к источнику этой боготворческой libido, именно к кровосмешению с матерью. Кровосмесительство логически ведет к священнодействию кастрации[338] в культе Аттиса-Кибелы, ибо и герой, доведенный до бешеного возбуждения своей матерью, сам себя оскопляет. Я должен отказаться от более глубокого рассмотрения здесь этой темы, так как на проблеме кровосмешения я остановлюсь лишь в конце. Достаточно будет указать здесь на то, что анализ этой символики libido с различных сторон неизменно приводит нас назад к кровосмешению с матерью. Мы вправе поэтому предположить, что страстное томление возведенной на степень бога (вытесненной в бессознательное) libido носит первоначально так называемый кровосмесительный по отношению к матери характер. Путем отказа от мужественности по отношению к своей первой возлюбленной, женственный элемент с могучей силой выдвигается на первый план, — отсюда и тот резко выраженный андрогинный характер у умирающих и воскресающих спасителей. Что герои эти всегда странники[339] это представляет собою психологически всегда ясный символизм: странствование есть образ страстного томления, желания, не знающего покоя, не находящего нигде своего объекта, ибо оно ищет, само того не зная, утерянную мать. На основе странствования сравнение с солнцем становится легко понятным и под этим углом зрения, — поэтому-то герои и подобны всегда странствующему солнцу, из чего иные считают себя в праве сделать тот вывод, что миф о герое есть миф о солнце. Но мы думаем, что миф о герое есть миф нашего собственного страдающего бессознательного, которое испытывает неутоленное и лишь редко утолимое страстное томление по всем глубочайшим источникам своего собственного бытия, по чреву матери и в лице его по общности с бесконечной жизнью во всех несметных проявлениях бытия. Я должен уступить здесь слово великому учителю, который прозревал глубочайшие корни фаустовской тоски:

Коснусь я тайн высоких и святых.

Живут богини в сферах неземных,

Без времени и места в них витая.

О них с трудом я говорю.

Пойми ж: То Матери!

. . . Они вам незнакомы,

Их называем сами не легко мы.

Их вечное жилище — глубина.

Нам нужно их — тут не моя вина.

Где путь к ним?

Нет пути к ним. Эти тайны

Непостижимы и необычайны.

Решился ль ты, скажи, готов ли ты?

Не встретишь там запоров пред собою,

Но весь объят ты будешь пустотою.

Ты знаешь ли значенье пустоты?

……………………………………..

Послушай же: моря переплывая,

Ты видел бы хоть воду пред собой,

Да то, как вал сменяется волной,

Быть может смерть тебе приготовляя.

Ты б видел даль лазоревых равнин,

В струях которых плещется дельфин;

Ты б видел звезды, неба свод широкий;

Но там, в пространстве, в пропасти глубокой,

Нет ничего: там шаг не слышен твой,

Там нет опоры, почвы под тобой.

…………………………….

Вот ключ.

………………………………

Ступай за ним, держи его сильнее

И к Матерям иди ты с ним смелее.

……………………………………

Спустись же вниз! Сказать я мог бы: "взвейся

Не все ль равно? Оставя мир земной,

Ты в мир видений воспари душой

И зрелищем невиданным упейся.

Чуть облака столпятся пред тобой,

Ты ключ возьми — и разгони их рой.

……………………………………..

Пылающий треножник в глубине

Ты, наконец, найдешь на самом дне.

Там Матери! Одни из них стоят,

Другие же блуждают иль сидят.

Царит сознанье, созерцанье тут,

Бессмертной мысли бесконечный труд

И сонм творений в образах живых.

Они лишь схемы видят; ты ж для них