Синагога и улица

Реб Шефтл Миклишанский, хозяин большого скобяного магазина, где кассиршей работала слесарева Итка, был известен своим богобоязненным поведением и скромностью. Когда он входил в синагогу, то уже издалека кланялся в сторону орн-койдеша. Выходя, он целовал завесь на орн-койдеше и отступал, пятясь задом, как перед императором. Его место в синагоге находилось сразу же позади места кантора. Однако, если в синагогу приходил гость-раввин или просто уважаемый еврей, реб Шефтл освобождал свое место у восточной стены и уступал его почетному гостю. Хотя он был главным синагогальным старостой, от него невозможно было добиться, чтобы в субботу утром он стоял у бимы и распределял вызовы к Торе. Он стоял в своем уголке, смотрел в Пятикнижие, и его совсем не интересовали долгие споры, которые вели между собой второй староста, чтец Торы и синагогальный служка по поводу того, кому оказать честь почетными третьим[99] и шестым вызовами к Торе, а также мафтиром. Однако, когда священнослужители, стоявшие на биме, не могли решить, кому дать наименее престижный, предпоследний, вызов к Торе, реб Шефтл взмахивал издалека рукой в знак того, что сам пойдет предпоследним.

В субботу, когда читают «Нравоучение»[100] и в синагоге не находится еврея, который хотел бы быть вызванным к чтению, реб Шефтл велит, чтобы вызвали его. Чтец проговаривает слова тихим голосом, и реб Шефтл прислушивается, склонившийся, надломленный, как будто знает наверняка, что Моисей в своих проклятиях подразумевал его и только его. Когда знаток Торы, отличающийся особо острым умом, выступает в Синагоге Гаона в связи с завершением изучения одного из талмудических трактатов или когда виленский городской проповедник выступает со сложным комментарием в Городской синагоге в Великую субботу[101], а изучающие Тору перебивают его, чтобы задать вопрос, реб Шефтл не вмешивается и не перебивает выступающего ни единым словом, хотя все знают, что он большой знаток. В субботы и праздники, когда кантор ждет его и не начинает повторять молитву «Шмоне эсре», пока ее не закончит реб Шефтл, реб Шефтл дает знак, чтобы его не ждали. Поэтому обыватели считают его праведным и скромным евреем, хотя они не согласны с ним, что все старинное целиком хорошо, а все современное целиком плохо. Согласен с ним на все сто процентов только слесарь реб Хизкия, который не знает, как отблагодарить реб Шефтла за то, что тот взял его Итку на работу в свой скобяной магазин.

Однако реб Йоэл, не уважающий поведения слесаря реб Хизкии, точно так же не уважает и консерватизма реб Шефтла Миклишанского. Через пару дней после праздника Швуэс реб Йоэл увидел, что этот якобы скромный синагогальный староста на самом деле необычайный гордец.

В синагогу перед вечерней молитвой вбежал какой-то обеспокоенный еврейчик, скорбящий по кому-то из близких и потому трижды в день вынужденный оставлять свою лавку и мчаться читать поминальную молитву. За столом, стоящим позади орн-койдеша, реб Йоэл изучал с миньяном евреев книгу «Эйн Яаков». Скорбящий присел на минутку послушать еврейское слово. Увидав, что он очень торопится вернуться к своим делам, дающим ему скудный заработок, аскет на этот раз разобрал на одну главу меньше, чем обычно. После того как святые книги были закрыты, лавочник быстро прочитал «Кадиш де-рабанан»[102] и направился к месту кантора, чтобы вести вечернюю молитву. Тогда перед ним возник разгневанный реб Шефтл Миклишанский.

— Вы разве старше меня? — резко спросил он. — Или, может быть, более сведущи в Торе?

— Я старше? Я более сведущ? — удивленно повторил за ним лавочник. — У меня и в мыслях никогда такого не было, реб Шефтл.

— Наверное, вы жертвуете больше денег, чем я! — издевательски воскликнул Миклишанский. — А может быть, это вы, а не я — главный староста этой синагоги?

— Боже упаси! — затрясся еврей, стоя на месте кантора. — Вы — хозяин собственного дома, а я с трудом могу оплатить съем квартиры. У вас и ваших детей есть скобяной магазин, оптовая торговля, а я продаю в розницу мерку соли, пачку цикория, селедочную голову. Но зачем вы это говорите, реб Шефтл?

— Затем, что вы захватчик! Я завершил изучение трактата «Псахим»[103] и хотел сказать «Кадиш де-рабанан», а вы выскочили первым и выхватили у меня «Кадиш де-рабанан». Как сказано, «неуч-выскочка во главе»[104].

Реб Шефтл повернулся лицом к востоку, а еврей стоял, онемев, на месте кантора. А все считают реб Шефтла праведным и скромным! Аскет по другую сторону от орн-койдеша тоже слышал, как синагогальный староста ругает лавочника, и пожимал плечами: вот так наброситься на бедняка из-за «Кадиш де-рабанан»? Но не в его обыкновении было читать кому бы то ни было нотации, разве что если он считал, что совершается очень уж большая несправедливость, например, как слесарем реб Хизкией против жены и дочерей. «И чего он добился тем, что поучал слесаря? — думал реб Йоэл. — Ровным счетом ничего!»