Синдик

Первая картина, «убийца времени», как ее иногда называют, предназначенная специально для того, чтобы опоздавшие смогли занять свои места, а закашлявшиеся — остановить кашель, представляла собой трехмерное изображение Тайме Сквер со стилизованными намеками на офис по связям с общественностью на авансцене.

При появлении Цезаря Орсино вздрогнул, а по залу прошелестел восторженный шепот. Цезарь был загримирован под Френча Летура, одного из воров в законе давно прошедших дней, технически непревзойденного, но из тех, кто слишком держит нос по ветру. Это обещало быть интересным.

— Тс-с! Цезарь говорит.

И — на авансцену, где прорицатель — консультант по связям с общественностью — давал предостережения, презрительно игнорируемый Цезарем-Летуром, а прожектора попеременно освещали Кассия и Брута по ходу их предвосхищающего события диалога.

Вначале Брут стоял спиной к залу; он понемногу поворачивался…

— Что значат эти крики? Я боюсь.

— Народ венчает Цезаря.

И тут замечаешь, что Брут — это Фалькаро, сам старый Амадео Фалькаро, с бородой, орлиным носом и густыми бровями.

Ладно, посмотрим. Должно быть, это что-то вроде вымученной аналогии с Лас-Вегасским договором, когда Летур предпринимал усиленные попытки объединить Крими и Синдик, а Фалькаро боролся против этого, соглашаясь лишь на кратковременный, чисто военный союз.

Чарлз почувствовал что-то вроде сожаления о том, что главная роль не у Фалькаро, но должен был согласиться, что Тремэн играл Фалькаро с огромной мощью. Когда снова появился Цезарь, этот контраст стал еще заметнее: Цезарь-Летур был суетливым, охваченным страхом человеком. Остальные заговорщики, участвовавшие в первом действии, оказались все как один славными парнями; Орсино подумал, что все в порядке и понадеялся, что сможет немножко вздремнуть. Но в этот момент Кассий произносил:

— Ты верно понял ценность Марка Брута.

— Мы без него не можем обойтись.

— Все правильно до невозможности, — подумал Чарлз, борясь с зевотой. Жизнь ради Синдика и так далее, но в версии, претендующей на интеллектуальность. Вежливо и отчуждено, наподобие менуэта в стране грез. Иногда, после встречи с какой-нибудь девушкой, например, стоявшей у кромки поля для поло, он думал, насколько действительно великое прошлое было благородно и отчуждено. Трехлетняя Чистка Амадео Фалькаро, должно быть, вылилась в море крови. Две тысячи расстрелов за три дня, как свидетельствуют учебники истории, добавляя мимоходом, что Чистке подвергались неисправленные и неисправимые головорезы, чья полезность оказалась в прошлом, кто не мог смириться с тем, что впереди их ждало Созидание и Организация.

Здесь Хэллоран дотронулся до плеча Чарлза.

— Антракт, сэр.

Как только упал занавес, и остальная публика начала вставать, они прошли по проходу, и тут произошло невозможное.

Хэллоран шел первым; Чарлз следовал за ним, а четверка телохранителей окружала его со всех сторон. Как только Хэллоран достиг двери в конце прохода, ведущей в фойе, он повернулся к Чарлзу. На его лице отразилось что-то непонятное. Буквально через секунду Орсино осознал, что Хэллоран вытаскивает пистолет из кобуры.

Шедший слева от Чарлза охранник тихо пробормотал: «О Боже!» — и бросился на Хэллорана как раз в тот момент, когда из пушки старшего телохранителя раздался выстрел. Она представляла собой ствол 45-го калибра, с глушителем. С правой стороны в ярде от правого уха Чарлза раздался выстрел из другого пистолета, уже без глушителя. Две фигуры в начале прохода начали медленно оседать, и в зале поднялся крик. Кто-то громко прокричал:

— Сохраняйте спокойствие! Это все часть пьесы! Не паникуйте! Это относится к действию!

Человек, кричавший эту тираду, подошел к двери прохода, замолчал, посмотрел, вдохнул запах крови и свалился в обморок.

Какая-то женщина начала стучать кулаком по охраннику справа от Чарлза, крича:

— Что ты сделал с моим мужем? Ты застрелил моего мужа!

Она имела в виду потерявшего сознание мужчину; Чарлз оттащил ее от охранника.

Каким-то образом они выбрались в фойе, и за ними туда бросилась остальная публика. Три телохранителя пытались их сдержать. Орсино обнаружил, что он оглох на правое ухо, и подумал, что это должно пройти. Это все мелочи но сравнению с другими заботами. В него выстрелил Хэллоран. Телохранитель, которого звали Вельтфиш, принял пулю на себя. Телохранитель по имени Доннел уложил Хэллорана.

Он спросил Доннела:

— Ты давно знал Хэллорана?

Доннел, не спуская глаз с толпы, сказал:

— Пару лет, сэр. Он был в нашей команде, парень что надо.

— Поехали отсюда, проговорил Орсино. — К Зданию Синдика.

В огромном черном лимузине он мог забыть об этом ужасе; он мог надеяться, что со временем эта сцена сотрется в его памяти. Да, это не поло. Это выстрел был направлен в цель.