Синдикат киллеров

Наталья вскрикнула и замерла с открытым ртом. В слабом свете фонаря, пробивающегося с улицы Кузьмин увидел действительный ужас на ее лице и поэтому поверил услышанному.

—Ты один, Иван Арсеньевич? — спросил, сглотнув комок в горле.

— Один.

— Сейчас приду... Ну ты молодец.

— Ладно, — небрежно бросил Арсеньич. — Жду.

...Включив неяркую настольную лампу, они сидели друг против друга за узким кухонным столом, глаза в глаза. Дверь в Натальину комнату была плотно закрыта.

— Ну здорово, полковник, — негромко сказал Арсеньич. Привет, майор, — ответил так же Кузьмин. — Говорил я нынче с Ванюшкой-то...

— Догадываюсь. Я знаю, он в свое время тебя за человека держал.

— А что, изменилось что-нибудь?

— Жизнь, Василий Петрович, штука сложная. Особенно такая, как у нас.

— И ты считаешь, мы можем договориться?

— Я считаю, просто обязаны.

— Так чего ты хочешь?

— Ты сам сказал. Нельзя нам друг против друга. А я не хочу, чтоб Натальино дите без отца росло.

— Ты чего несешь? — вскинулся Кузьмин.

Я? — усмехнулся Арсеньич. — Это она твоего — или твою, уж не знаю кого, в своем пузе носит.

— Туфта!

— Ладно, полковник, этот вопрос вы потом сами уточните: какое имя дать и прочее. Давай к делу.

— Погоди... Арсеньич, ты мне все мозги набок повернул...

— Не набок, а на место поставил. Ну давай осмысли. Можешь ее спросить. А можешь мне поверить. Врать не вижу резона.

— Та-ак... Ну и прихватили вы меня, ребята... А если я сейчас встану и уйду?

— Уже не уйдешь, полковник.

— Это почему же?

— Во-первых, я здесь. А во-вторых, Наталья. Или наоборот. Слушай, Вась, давай без чинов, а? — И, не дожидаясь ответа, Арсеньич продолжил: — Зря ты на меня этого елгавскогото кинул. Подставил парня ни за что. Он теперь плохо работать будет, потому что кураж потерял. Ну это, в конце концов, его дело. А к тебе лично у меня есть конкретное предложение. Если ты его, конечно, примешь..

— Говори.

— Пошли к нам сходим.

— Гарантии?

— Твоя Наталья. Ну... и я. Достаточно?

— А что вы с ней можете сделать, а?

— Мы? — словно бы удивился Арсеньич, усмехнулся и сказал: — Поможем дите воспитать. Отчество придумаем.

— Сильны.

— Но тогда действительно это уже будут наши проблемы. Можно мужской вопрос?

— Валяй, — в раздумье бросил Кузьмин.

— У тебя это с ней всерьез?

— А вы у меня там, на Шаболовке, ничего не вмонтировали?

— Вась, я не по этой части.

Верю. Может, даже не столько тебе, сколько Ванюшке. Вы с ним днями, я слышал, встретились?

— Ну если он сам тебе сказал, то да. И разошлись.

— Знаешь, Арсеньич, может, именно то, что вы разошлись, и решит наш вопрос.

— Хочу надеяться, — покачал головой Арсеньич. — А у тебя еще ничего, есть.

— О чем ты?

— Да о шевелюре твоей.

— Не понял.

— Когда-нибудь объясню. Ну сходим? Только так: да — да, а нет... и разговор другой. Ты ведь один приехал?

— А зачем тебе?

— Это тебе, а не мне. Оставлять здесь охрану или не стоит?

— Не надо, пусть отдыхает. Можно, я ей пару слов скажу?

Ну скажи, — пожал плечами Арсеньич. — Если хочешь моего совета, скажи, что через часок вернешься. Она тебя любит — поверит. А вообще, так они сами говорят, волновать их в этом интересном положении не нужно. На потомстве сильно отражается.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ СИНДИКАТ ДЕЙСТВУЕТ

Апрель, 1992

1

В небольшом кабинетике Кузьмина, находившемся рядом с приемной Сучкова, раздался телефонный звонок. Василий Петрович снял трубку.

— Привет, Вась, Подгорный беспокоит. Как у тебя со временем?

— А у вас горит что-нибудь?

— Шутишь? Нет, не горит. Пока. Но поговорить надо. Ты когда смог бы подъехать?

— А ты где, у себя в Кунцево?

— Нет, тут, на Огарева. Сейчас двенадцать.

— Ну-у... Давай через полчаса. Идет?

— Жду.

Кузьмин вышел в приемную, спросил у секретарши, кто у самого. Она ответила, что буквально минутку назад отнесла Сергею Поликарповичу стакан чая, в кабинете никого не было. Кузьмин кивнул:

— Я зайду. Срочное дело.

Сучков со стаканом чая в руке стоял у окна.

— Прошу прощения, Сергей Поликарпович, у нас в течение ближайшего часа никаких мероприятий неожиданных не намечается?

— А тебе что, отлучиться надо?

— Буквально на полчаса.

Стою вот я, Вася, в окно гляжу, а сам думаю: сидит небось вон на той крыше или еще удобнее, в том вон окне, пониже, какая-нибудь сволочь и в меня целится. А? Невесело?

Кузьмин сочувственно промолчал. А что говорить? За какой-то месяц трое на тот свет отъехали.

— Да-a, где-то мы, Вася, большую ошибку допустили. Как считаешь?

— Вот по этому поводу и хочу кое к кому съездить.

— Съезди, Вася, съезди... Душа болит. Неспокойно на душе-то.