Синдром Дездемоны

В первый же вечер совместного проживания Тихон с няней заключили пакт о ненападении и поделили территорию. Няне досталась лучшая половина квартиры – гостиная и бывшая супружеская спальня с огромной кроватью, на которой она разместилась с ребенком. Кровать была настолько большой, что при желании на ней можно было разместить еще пару-тройку таких вот нянь и дюжину младенцев. Покупать детскую кроватку Тихон наотрез отказался, мотивировав свой отказ тем, что ребенок находится в квартире временно. Тихону же досталась половина квартиры, практически непригодная для жизни, – две комнаты, в которых шел ремонт. Одна из них по окончании ремонта должна была превратиться в его личный кабинет с кожаной мебелью, письменным столом и кучей оргтехники, другая – в комнату для гостей с широким диваном, телевизором и шкафом для одежды. Пока же ничего этого не было – ни дивана, ни телевизора, ни оргтехники, ни шкафа. А были только одни голые, ободранные стены, от которых каждый звук отражался гулким эхом, и две раскладушки, на которых иногда ночевали задержавшиеся допоздна в квартире рабочие. Вместо телевизора – оконный проем и затянувшийся до бесконечности сериал под названием «Серое небо». «Серое небо» менялось в зависимости от времени суток на черное, голубое или розовое, в остальном же не было никакого разнообразия.

Тихон скрепя сердце терпел все эти неудобства, надеясь от всей души на то, что рано или поздно рабочие поимеют совесть и закончат наконец ремонт, который длился уже без малого пять месяцев. Рабочие – это была отдельная грустная песня, и Тихон, у которого с появлением в квартире ребенка и без того нервы были на пределе, старался поменьше обращать внимание на их отлучки и неявки, справедливо рассудив, что толку от этого не будет никакого.

Территория, на которой проживала няня с ребенком, и территория, на которой поздним вечером и ночью обитал Тихон, а днем – полупьяные работяги, были отделены друг от друга большим холлом и кухней, что делало совместное существование если не приятным, то по крайней мере возможным. Одна беда – ванная и туалет были общими. Иногда, входя туда по утрам, полусонный, взъерошенный, с ломящими от непривычки спать на раскладушке боками Тихон натыкался либо на запертую дверь, либо на младенца в компании давно уже бодренькой няни, обмывающей ему попу. В розовых, мокрых и щуплых ягодицах ребенка отражался свет потолочной лампы, на лице няни сияла улыбка, недвусмысленно намекающая на то, что нет в жизни большего счастья, чем отмывать по утрам эту розовую блестящую попу от какашек. От этого зрелища к горлу подступала тошнота, и общее состояние и без того расстроенного здоровья Тихона резко ухудшалось. Няня, увидев в ванной Тихона, заливалась радостным улюлюканьем:

– Это кто к нам пришел? Это папочка к нам пришел! Да! Папочка! А ну-ка, Юленька, давай поздороваемся с папочкой! Ну-ка, давай скажем папочке: привет, папочка!..

Папочка сверкал злобными глазами из-под насупленных бровей и уходил на кухню пить гадкий растворимый кофе. Она и в самом деле была какой-то странной, эта няня, полагавшая, что новорожденный ребенок по ее просьбе способен вдруг заговорить, начать здороваться с «папочкой»…

Или, может быть, это она так шутит?..

В любом случае от слова «папочка» Тихона передергивало. Кофе казался кислым, небо за окном хмурилось, почистить зубы и побрить физиономию, не опоздав при этом на работу, было невозможно, и жить от всего этого просто не хотелось.

А хуже всего было в выходные. В выходные было вообще ужасно. Тихон старался поменьше времени проводить дома. То заседал на работе, поражая своим рвением подчиненных, то торчал у приятелей, ходил с ними в боулинг и бильярдную, а однажды даже от тоски поперся в Большой театр и два с лишним часа смотрел балет, к которому был более чем равнодушен и в котором разбирался примерно так же, как в письменности древних протоиндийских племен. Раньше Тихон и не подозревал даже о том, что выходные дни в отличие от дней рабочих имеют гораздо более длительную временную протяженность! Если понедельник, вторник или какая-нибудь среда вполне комфортно умещались в отведенных природой двадцати четырех часах, то суббота с воскресеньем, как казалось Тихону, тянулись часов сто. Или, может быть, двести.

Когда жены приятелей начинали недвусмысленно намекать на то, что гостям надоели хозяева, когда от бесконечного катания шаров перед глазами начинали уже летать мушки, приходилось идти домой. Отсиживаться до ночи на кухне или плескаться в ванной, которую, кстати, теперь «ни в коем случае нельзя!» было занимать надолго, Тихон не мог, поэтому приходилось, робко постучав в дверь когда-то любимой гостиной, заходить внутрь. И тут начинались «вечерние свистопляски», как называл про себя Тихон эти ежевечерние по выходным дням посиделки в кругу «семьи».