Синдром Е

– Да, одному Богу известно… Но мы тоже скоро узнаем…

Она встала, проследила глазами за самолетом в небе, потом повернулась к Шарко, который нервно крутил в руках мобильник:

– Небось хочешь позвонить шефу?

– Ну да, именно это я и должен сделать.

Люси сжала ему запястья:

– Единственное, о чем я прошу: дай мне возможность увидеть Алису. Лицом к лицу. Мне необходимо поговорить с ней, посмотреть ей в глаза, чтобы избавиться наконец от наваждения. Не хочу больше думать о ней как о несчастной маленькой девочке, хочу – как о худшей из убийц!

Шарко сразу вспомнил, как сам он смотрел на насаженное на стальную трубу тело Атефа Абд эль-Ааля, вспомнил чувство патологической радости, которую ощутил, крутанув колесико зажигалки и увидев лицо араба сквозь языки пламени. Комиссар подошел к Люси и прошептал ей прямо в ухо:

– Эта история длится дольше полувека, несколько часов значения не имеют. Я позвоню ему перед самым отлетом, я тоже хочу быть в первом ряду и ничего не пропустить. Нет, а ты-то как думала?

60

Улетели они в тот же вечер, взяв билеты на последний рейс до Парижа. Самолет оказался наполовину пустым, и устроились они рядышком. Люси, прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, смотрела, как Монреаль внизу превращается в подобие огромного светящегося корабля, как его постепенно заволакивает ночная тьма. Город, который запомнится ей только самой мрачной своей стороной.

Потом под ними поплыла черная бездна океана, той внешне безобидной громады, в которой неустанно плещется жизнь и в чьей утробе – наша будущая судьба.

Шарко, сидевший слева от Люси, надел маску для сна и поудобнее устроился в кресле. Голова его покачивалась, он наконец расслабился. Конечно, они могли бы потратить эти восемь часов над океаном на разговоры, рассказать друг другу свою жизнь, открыть свое прошлое, они могли бы за это время научиться лучше понимать друг друга, но оба знали, что молчание в этом смысле надежнее слов.

Люси с печалью и неутоленным желанием смотрела в его лицо, читала следы пережитого. Проведя тыльной стороной ладони по щетине, она вспомнила, что связь между ними зародилась в эпицентре их страданий. И все-таки есть надежда. В глубине души ей так хотелось убедить себя, что надежда есть, что на всех выжженных землях снова заколосится пшеница, не тем летом, так этим, так когда-нибудь. Наверное, этот человек пережил все самое ужасное, что только можно пережить, наверное, он изо дня в день старательно катил своим посохом шарик жизни, который все разрушался и разрушался всякий раз, как ему приходилось заходить на территорию зла. И тем не менее Люси хотелось попробовать. Попробовать вернуть ему хотя бы одну десятую, одну сотую того, что он потерял. Хотелось быть с ним рядом, когда дело не ладится и когда ладится. Ей хотелось, чтобы он обнял ее двойняшек, чтобы, зарывшись лицом в их волосы, он, может быть, подумал об их общем ребенке. Ей хотелось быть с ним, вот и все.

Она убрала руку с его подбородка и чуть приоткрыла рот, чтобы нашептать ему все это, пусть даже он и спит. Она же теперь знала: какой-то частью мозга он ее слышит и сказанное ею все равно уляжется в его сознании. Хотела нашептать, но не нашептала.

Просто наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

Может быть, это и есть начало любви.

61

С той минуты, когда их самолет приземлился в Орли, все понеслось с небывалой скоростью. Мартен Леклерк, как только ему обо всем рассказали, подключил к работе судебную полицию Гренобля. Шарко забросил вещи в багажник дожидавшейся его на стоянке аэропорта машины, и, не заезжая в дом 36 на Орфевр, они с Люси устремились на юг.

Последний отрезок пути… Последняя дорожка кокаина – сразу и эйфория, и разрушение… Скоро, уже скоро. Ровно в шесть утра[38] гренобльские полицейские ворвутся в дом Колин Санате, шестидесяти двух лет, проживающей на набережной реки Изер, на набережной Корато.

А Шарко и Люси ворвутся первыми.

Мелькали за окном пейзажи, долины сменялись холмами, все ближе были горы, шуршал под колесами сухой асфальт. Люси то начинала дремать, то подскакивала, внезапно просыпаясь, одежда ее была измята, волосы растрепаны, о том, чтобы умыться, нечего и мечтать. Растрепанная, измятая, немытая? Ну и пусть, какая разница! Надо идти к цели. Идти до конца. Вот так, сразу, не останавливаясь, без передышки, не задумываясь. Надо вскрыть нарыв – как можно скорее. И покончить с этим, покончить, покончить.

Гренобль. Для комиссара – город с названием, начисто лишенным гармонии. Он помнил мрак пещеры – той, где несколько лет назад нашел убийцу[39]. Тогда Эжени была рядом, в машине, спокойно спала, свернувшись калачиком на заднем сиденье, а теперь – теперь Шарко не решался поверить, что все стало гораздо лучше, что после ночи, проведенной с Люси, призрак ушел из его головы навсегда. Неужели ему наконец-то удалось закрыть дверь к Элоизе и Сюзанне – дверь, так долго остававшуюся открытой? Неужели ему удалось стереть с губ мед траура, от которого, казалось, не избавиться уже никогда? Впервые за долгое-долгое время он осмеливался надеяться.