Синдром гладиатора

— И это может кого-то заинтересовать в России? Отец с усмешкой откинулся в кресле.

— Узнаю Давида Липке… — произнес он. — Хорошо. Рихо сказал, что досье у тебя. Но сам он их не видел. Где гарантия того, что ты не блефуешь?

— Вот. — И я сунул руку в нагрудный карман рубашки. Отец вскинул голову и взглядом остановил кого-то, кто стоял за моей спиной. «Голем». Эх, папа, папа… Я аккуратно положил на толстое стекло, из которого была сделана крышка стола, маленький черный цилиндрик.

— Стрекалов передал мне две микропленки. Одна надежно спрятана. Вторая — перед тобой. Я не знаю, чье это досье, твое или мое. Но это, по-моему, не имеет большого значения?

Отец согласно кивнул, не сводя глаз с черной «горошины», лежавшей перед ним.

— Если бы ты только знал, сколько мне пришлось… — Он замолчал, не договорив.

— Отец, — окликнул я. — Давид должен улететь.

— Хорошо. — Он устало откинулся в кресле. Его лицо осунулось, резче проступили морщины.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — закончил он. — Я отдам распоряжения Рихо.

Он словно ждал чего-то от меня, каких-то слов, но… Мне нечего было сказать. Поднявшись на ноги, я поклонился. Сейчас всем своим обликом отец напоминал мне маску «дейган», одну из масок театра Но. Уставший человек, много страдавший и не нашедший покоя. Он тоже встал и смотрел на меня долгим, испытующим взглядом.

— До свидания, папа, — сказал я негромко. Он усмехнулся уголком рта.

— До свидания… сын. Мне жаль, что все получается именно так.

Я до боли закусил нижнюю губу. Еще недавно, провожая меня в Амстердам, он сказал то же самое. И я слишком хорошо помнил, чем все это закончилось. Но… Отец уже развернулся и удалялся от меня легким, стремительным шагом. Он был в дверях, когда я окликнул его:

— Папа? Когда ты последний раз просто гулял по Парижу?

Он сбился с шага, и на мгновение мне показалось, что его плечи устало поникли, словно враз придавленные непосильной ношей. Не оборачиваясь и не ответив, отец скрылся за дверью.

И я так и не понял, выиграл я этот раунд или проиграл…

* * *

Попадая в любой аэропорт мира, я всякий раз волей-неволей вспоминал муравейник. И его многочисленных обитателей. Вокруг ходили, сидели, стояли многие сотни людей, мимо сновали шустрые служащие, чьим-то гением поставленные на роликовые коньки; непрерывно звучали мелодичные «громкоговорящие» женские голоса, которые объявляли о прибытии и отлете рейсов во все концы света. Воистину, все дороги ведут в Рим, сейчас я это понимал совершенно отчетливо.

Длинным и просторным коридором, одной сплошь стеклянной стеной выходящим прямо на взлетное поле, мы шли по направлению к своему терминалу. Посадка на рейс «Аэрофлота» Рим — Москва уже была объявлена. Обгоняя нас, к нужной всем стойке стремительно неслись русскоязычные граждане, деловито звеня объемистыми пакетами, набитыми в «Duty Free». Разные люди, туристы и проститутки, бизнесмены и бандиты спешили упасть в объятия любимой Родины, а на смену им уже вылетали из Пулково и Шереметьево новые россияне. Круговорот людей в природе. Россия действительно распахнула свои двери, жаль только, что при этом на другие страны выплеснулась добрая лохань настоящих отбросов. Так сказать: от нашего дома — вашему дому. Сэ ля ви.

Давид шел медленно, каждый шаг давался ему с трудом. Мне вообще казалось, что им сейчас движет уже нечто большее, чем просто сила воли. Врач, в последний раз осматривавший Давида в «крепости», был категоричен в своей оценке: каждое движение должно было причинять Липке невыносимую, адскую боль. И тем не менее он шел рядом со мной, о чем-то говорил, пытался шутить. Я не понимал, как ему это удается, и мысленно преклонялся перед ним.

Позади нас черными тенями скользили Рихо и еще двое его людей. С того момента, как приказ о нашем отъезде был им получен, все проблемы между нами исчезли сами собой. По крайней мере, я хотел так думать. Какая-то едва уловимая напряженность оставалась, но я относил ее целиком за счет эстонского упрямства Рихо Арвовича. Он сам настоял на том, чтобы нас сопровождала охрана, и лично возглавил тщательно отобранных для этой цели людей. Смысла в этом, на мой взгляд, не было никакого, но спорить я не стал. Знал, что обойдется себе дороже. Отъезд, приезд, переезд — все шло настолько замечательно, что чувство тревоги взыграло во мне с новой силой. Когда очень хорошо — тоже не хорошо, это я усвоил четко. Слишком уж все гладко…

— Вам не кажется все это странным? — слегка наклонившись к Давиду, поинтересовался я.

— Кажется, — безмятежно улыбнувшись, ответил он. И тут же чуть поморщился от боли.

— Я не верю в подарки судьбы, Давид. Мы слишком легко победили.

— Ну и что?

— Не знаю. У меня плохое предчувствие. Может быть, вы передумаете?

— Андре, Андре… Передумать стоило бы вам. Я вовсе не настаивал на том, чтобы мы летели вместе. А что касается меня… Знаете, мне даже интересно. Ужасно хочется хоть раз напугать то, чего сам всю жизнь боялся…