Синдром Кандинского

— Да ты, брат, идеалист, — усмехнулся Пуританов. — С чего ты взял, что видишь мир таким, какой он есть? Знаешь, я думаю, ты ненавидишь всех или почти всех, кто вокруг. Считаешь их идиотами и сволочами. Так?

— Да, — немного подумав, честно признался мужик.

— И ты искренне веришь, что они действительно дураки и сволочи, а ты весь такой умный и тонкий? — спросил Иван Петрович. Рыбак отвел от рыбки взгляд, густо покраснел и ничего не сказал, а Пуританов продолжил: — А как ты думаешь, со стороны все это так и выглядит: ты хороший, остальные — плохие?

— Не знаю, — тяжело вздохнул мужик. — Скорее всего, нет.

— Вот видишь. Хорошо хоть признался. Значит, ты не безнадежен, — похвалил его Иван Петрович. — Возьми континент Австралию. Будешь сдавать города его жителям. Большие деньги, почет и уважение. Можешь даже ввести на всей территории сухой закон. Только думай быстрее. Я все-таки рыба, мне надо в воду.

— Сухой закон — это хорошо, — не обратив внимания на просьбу, задумчиво произнес рыбак. — А весь мир можешь мне отдать?

— Могу, только не на этой планете. Здесь почти все континенты уже разобраны. Остались Австралия и Антарктида.

Вдруг кто-то окликнул Пуританова, и он проснулся. Иван Петрович лежал у потухшего костра, а по другую сторону кострища сидел незнакомый старик и жадно доедал остатки обеда.

— А где баба? — поискав глазами, поинтересовался Пуританов. — Эта, с удочкой.

— Ее рыбка вызвала, — пояснил старик. — Опять, наверное, попалась на крючок, вот кому-то баба и понадобилась. А меня послали вместо нее. — Старик поставил тарелку на землю, вытер губы тыльной стороной ладони и без всякого энтузиазма спросил: — Ну что, пойдем удить или…

— Никаких «или», — перебил его Иван Петрович. — Иди, забрасывай удочки, а я еще посплю.

Старик отправился к воде, а Пуританов очень скоро снова погрузился в глубокий сон. И приснилось ему, что он не Иван Петрович и даже не золотая рыбка, а баба. Рыбка забросила его на другой конец озера в охотничью сторожку, и охотнику баба понравилась чрезвычайно. Он сразу потащил ее на топчан, при этом говорил разные ласковые слова и гладил по спине. Пуританов хотел было воспротивиться, но не смог, потому что был послан золотой рыбкой и собственной воли не имел.

Для своего преклонного возраста охотник оказался слишком настойчивым и шустрым. Он шарил у Ивана Петровича под кофточкой, хватал за большую грудь и крякал от удовольствия.

Пуританов лежал на спине, терпеливо дожидался, когда охотник натешится его грудью, и думал, что, видимо, существует какой-то закон, по которому и устанавливается то самое несоответствие между тем, кто ты есть на самом деле и кем мечтал стать. Вот хотелось ему быть непьющим, но это не нравилось всему окружению. Иван Петрович ни за какие коврижки не желал быть рыбкиной бабой, хотя точно знал, что в этом качестве вписался бы в любое человеческое сообщество. В крайнем случае он согласился бы навсегда остаться золотой рыбкой, но ему ненавистны были все эти корыстные рыбаки и охотники, которые никогда и ни за что тебя не отпустят, пока ты не надорвешься, выполняя их безумные желания. «Впрочем, мне не так уж плохо жилось и Пуритановым, — с грустью подумал он. — В конце концов, кто-то должен нести крест дурачка. А жизнь все равно прекрасна, и когда-нибудь она обязательно закончится, и след от нее в виде эха от свиста крыльев без остатка растворится во времени».

На этой незатейливой мысли Иван Петрович и проснулся. Он кулаками протер глаза. Сослуживцы напротив допивали третью бутылку водки. Стукачка спала мертвым сном, и что ей снилось в этот момент, было написано у нее на лице — она блаженно улыбалась.

Пуританов, не таясь, налил себе полный стакан воды и с наслаждением выпил до дна. Ему радостно было вновь ощутить себя Иваном Петровичем Пуритановым — безвредным и, в сущности, никому не нужным разгильдяем. Возвращение к реальности на миг позволило ему почувствовать себя немножечко счастливым, и он вслух с удовольствием процитировал запрещенного классика:

— «Хочешь быть счастливым, будь им!»

Серый ангел

На митинг, посвященный Международному дню солидарности трудящихся, Николай Петрович Колыванов отправился с восьмилетним сыном Алешкой. Его дородная спутница жизни Татьяна Васильевна с престарелой тещей давно орудовали ножами на кухне: шинковали и тщательно перемешивали в салатниках овощи, ювелирно нарезали колбасу с мясцом, малосольную семушку, сыр, в общем, совершали привычный праздничный ритуал, от которого Николай Петрович возбуждался не меньше, чем от супружеских объятий.

Надо сказать, что Колыванов был человеком невысоким, щуплым, а весной и осенью даже и болезненным. В последнее время он трудился охранником на фабрике игрушек, был вполне доволен и зарплатой, и графиком работы. Жизнь ему отравлял лишь один факт: супруга торговала на рынке постельным бельем и зарабатывала больше мужа. Эта несправедливость мучила его, тем более что Татьяна Васильевна нередко упрекала Николая Петровича и делала это нарочито грубо, без родственного такта.