Синдром Кандинского

— Тогда я побежала, — сказала Ниночка. — Мне ещё надо в магазин и на вокзал за газетами.

После ухода Ниночки Антон побрился, зная, что после укола он забудет это сделать, позавтракал принесенными пирожками, а потом достал из кейса стерилизатор. Последнее время он все чаще задумывался о том, что его ждет в ближайшем будущем, и ответ на этот в общем-то простой вопрос мучил его своей незамысловатой однозначностью. В нем как бы боролись два человека. Один требовал, чтобы он избавился наконец от этой зависимости и необходимости таскать с собой металлический стерилизатор, другой боялся перемен, боялся того разумного, ограниченного реальностью мира, который он когда-то покинул. Оба они приводили одинаково весомые доводы. Если первый рисовал страшные картины будущего, причем уговаривал его знакомыми, штампованными фразами, взятыми из популярных брошюр о наркомании, то второй пугал не менее страшными вещами — беспросветным существованием в рамках законопослушного гражданина, не очень понимающего, зачем все это нужно. Второй просто убивал его своим непоколебимым фатализмом. Он говорил, что невозможно начать новую жизнь, поскольку для этого придется убить всего себя старого. А если он все же это сделает, то от него ничего не останется и некому будет начинать сначала.

Зависимость от морфия тяготила его; и в ту самую минуту, когда он приступал к этой несложной процедуре, Антон не раз обещал себе бросить колоться, как только у него кончатся ампулы. Эти секунды физических страданий и душевной борьбы вмещали в себя столько ярчайших переживаний, что в промежутки между уколами, собственно, вся его остальная жизнь начинала казаться ему унылым, бесцельным времяпрепровождением, земной карой за все совершенные грехи.

После укола Антон некоторое время лежал на кровати, а когда окружающий мир приобрел знакомые очертания, он сел, достал бумагу и принялся писать письмо.

«Лена!

Это мое последнее письмо, в котором я хочу попрощаться с тобой. Мне давно следовало бы это сделать, но целесообразность, как и великое, видна только на расстоянии.

Я не считаю, что, приняв, с твоей точки зрения, важное решение бросить колоться, сильно изменю свою жизнь. Я вообще не верю в то, что крупные события играют сколько-нибудь серьезную роль в нашей жизни. Это ерунда. Чем незаметнее, незначительнее событие, тем большее значение оно имеет. Со своей первой женой я познакомился потому, что вышел из трамвая не через переднюю дверь, а через заднюю. Зато развелся из-за того, что сидел на толчке и не успел подойти к телефону. Так и все остальное. Например, важное событие — получение диплома — положило начало самому длинному и скучному периоду моей жизни: сторублевой зарплате при полном ничегонеделании. Зато глупая фраза преподавателя, что, мол, у меня хороший слог, перевернула всю мою жизнь с ног на голову. Трагедия графомана со стороны кажется ничтожной, над ним все смеются. Человека, исписавшего тысячу страниц, не читает никто, кроме рецензентов. И чем дольше ты находишься в неведении относительно своих способностей, тем труднее понять, что ты занят не своим делом. Всю нашу с тобой жизнь я недосыпал, тратил себя на сочинительство, и все впустую. Если бы эту энергию я использовал на зарабатывание денег, мы бы давно были миллионерами. А теперь я никто. В свои сорок лет я даже не начинающий литератор, потому что покончил со всем этим… Из многолетней возни я вынес лишь одно убеждение: нет правых и неправых дел — одни существуют только в нашем воображении. И помог понять мне это один человек, девушка. Она сделала мне укол морфия и сказала, что отныне я перестану заниматься не своими делами, поскольку человеческая жизнь — не мое дело. Отныне я буду думать только об одном: как достать это вещество, которое позволяет на некоторое время выйти из жизни и постоять по ту сторону, отдохнуть и подышать воздухом вечности. Может быть, поэтому я хочу дорассказать тебе историю, которую я начал в первых двух письмах.

…Под утро, умирая от страха и усталости, я заснул в подъезде какой-то пятиэтажки, на последнем этаже, на грязных, заплеванных ступеньках. Мне снились кошмарные сны, и, похоже, я кричал во сне. Разбудило меня чье-то прикосновение. Испугавшись, я вскочил на ноги и увидел перед собой девушку с лицом настолько же ангельским, насколько у Клары оно было блядским. Наверное, у меня был очень испуганный вид, потому что девушка со снисходительной улыбкой сказала мне:

— Не бойтесь, я не из милиции.

Я ответил, что не боюсь милиции, а она оглядела меня с ног до головы и спросила:

— Кого же вы тогда боитесь? Грабителей? Если бы у вас были деньги, вы бы здесь не сидели. Взгляд у вас затравленный. Знаете, испуганный зверь обречен на погибель.

— А я не считаю себя зверем, а милицию — обществом охотников и рыболовов, — ответил я.

Девушка опять улыбнулась и сказала:

— Именно поэтому вы и обречены. Но я попытаюсь вас спасти.