Синдром Коперника

Совершенно выбитый из колеи, я снова развалился в большом белом яйце, искрившемся в разноцветных огнях. Мой взгляд устремился вдаль, поверх мечущихся лучей. На миг на белом потолке клуба, словно гигантский слайд, вспыхнуло лицо Аньес. Ее большие зеленые глаза рассматривали меня. Так хотелось сказать ей: «Я излечился». Вздохнув, я растворился в волнах опьянения. Стучащие ритмы и звуки слились в раскаленное облако. Смирившись, я отдался на его волю. В глубине души я наслаждался, вдали от всего, вдали от себя.

Было уже больше пяти, когда до меня дошло, что клуб почти опустел. Несколько минут спустя молодой человек в черной футболке, вероятно бармен, предупредил меня, что пора уходить. Я с трудом поднялся и, спотыкаясь, вышел на улицу, все еще пьяный и совершенно измученный.

Около шести я вновь оказался перед Лионским вокзалом. Я спал на ходу, а впереди еще два часа ожидания. Наткнувшись на старую зеленую скамейку на привокзальной площади, в стороне от машин, я рухнул на нее, оглушенный выпитым, чтобы наконец забыться беспокойным сном, прислонившись затылком к шершавой стене. Каждые пятнадцать минут я с трудом вырывался из объятий Морфея, смотрел на вокзальные часы и, толком ничего не разобрав, засыпал снова. Внезапно меня разбудили быстро удалявшиеся шаги. Я засомневался, не приснилось ли мне все это? Неужели этот тип действительно обчистил мне карманы? Сунул руку в карман куртки. Бумажник на месте.

В 7.40, достаточно проспавшись, чтобы вновь ощутить сладкий привкус спешки, я направился к уже оживленным платформам Лионского вокзала и, не теряя времени, сел в поезд.

Я пробрался к своему месту, закинул рюкзак на полку и устроился поудобнее. Всю первую половину пути я проспал.

Незадолго до полудня меня разбудили слепящие солнечные лучи. Я потянулся, чувствуя, что в голове после этой странной ночи все перепуталось. Казалось, что я — не совсем я, что я не вполне себя контролирую. Я будто раздвоился, выпал из своего тела. А может, все дело в похмелье. Надо выпить кофе.

Я поднялся и пошел в буфет. Сидя на высоком табурете, я переводил глаза от записки Аньес, которую хранил вместе с деньгами и теперь положил перед собой, к розоватой панораме Лазурного Берега под высоким летним небом, проносившейся за окном. Я погрузился в очарование резного берега, домов с балюстрадами, краснозема в мелких каньонах, которые пересекал поезд, искусственной синевы роскошных бассейнов и бухты Ангелов, медленно проступавшей вдали… Затем вновь углубился в короткую записку Аньес. «Это все, что я могу сделать. Надеюсь, ты справишься. Удачи». Разлука с ней, ее отъезд портили горизонт, словно уродливые штрихи выстроенных перед морем зданий. Словно оскорбление простой красоте того, что должно здесь быть. Между Каннами и Антибом я обнаружил, что злюсь на нее за это.

Глава 63

В 13.33 поезд прибыл в Ниццу. Удушающая жара обрушилась на меня, едва я вышел из вагона с рюкзачком на плече.

Было чувство, что я уже не во Франции — слишком долго Францию для меня олицетворял Париж. Приходилось ли мне когда-нибудь жить в другом месте? Здесь все по-другому, все чужое. Люди, деревья, небо, запахи… Даже время течет иначе. Огромные солнечные очки проходивших мимо меня надушенных незнакомок напоминали об Италии и «новой волне».[11] Я был Мишелем Пикколи, а мое презрение — той, которой нет рядом, моей Брижит Бардо, несколькими смятыми словами в кармане: «Надеюсь, ты справишься. Удачи».

На вокзале я взял карту города и спустился прямо к Старой Ницце. Что ни говори, а лучше уж сразу идти к намеченной цели. Я здесь не затем, чтобы изображать из себя августовского туриста.

На улицах старого города было полно народу, — целые толпы, пригнанные невидимым ветром, местные жители с их характерным выговором и громкими голосами, путешественники со всех концов мира и всех расцветок. Под палящим солнцем хотелось замедлить шаг, никуда не торопиться. Все стремились укрыться в тени узких улочек, еле передвигали ноги. Возникали людские пробки. Увлекаемый толпой, я невольно поддался очарованию желтых и красных оттенков Ниццы, пастельных фасадов, ярких вывесок, расхваливающих достоинства абсента, обилия провансальских скатертей, кафе, магазинчиков, лавок, старух в платочках, сплетничающих у ворот, юнцов, рассекающих на скутерах, шумных зазывал… Вскоре я оказался в квартале художников, усеянном галереями, южными «бобо» — буржуазной богемой, витринами с десятками ярких афиш, потом спустился по улице Друат, мимо дворца Ласкарис, и наконец нашел ту улочку, которую прежде отыскал на карте города.

Я вздрогнул, вдруг осознав, что именно здесь сосредоточен весь смысл моей поездки. Как и львиная доля моих последних надежд. Теперь от тайной квартиры Жерара Рейнальда меня отделяло всего несколько шагов. Найду ли я там ответы? Новые зацепки? Не прознала ли полиция о ее существовании? Я ни в чем не был уверен. Возможно, все мои усилия напрасны. Но я, по крайней мере, искал. Я был не пешкой, а действующим лицом. Во всяком случае, я пытался им быть.