Синдром одиночества

Но против природы не попрешь. Постепенно Аля настолько привыкла к присутствию Димыча в их семье, что уже ощущала некоторое беспокойство, если они с Пашкой не появлялись несколько дней. Про Дашку и говорить нечего, та обожала шумные игры, а шуметь одной как-то не очень получалось.

Глава 26

Фотография…

Вполне естественным продолжением событий стало предложение Дмитрия свозить детей на море. Отказы в виде отсутствия денег не принимались, Дашка наседала, и Аля решила отступить перед натиском с двух сторон.

При встрече с подругой она поделилась сомнениями по поводу совместного отдыха. На что та отреагировала достаточно бурно:

— Засунь свои сомнения… сама знаешь куда! Нечего тут раздумывать. Мужик сам лезет в сети, а ты кочевряжишься. Все к твоим ногам. Надо брать. Где ты еще встретишь такого порядочного и заботливого обожателя? Ты ведь нигде не бываешь. Работа — дом. Дом — работа.

— Успокойся, нам с Дашей никто не нужен.

— Ага. Вам и так прекрасно — «тепло и сыро». Ну ты прямо как уж, свернулась бы клубочком и спокойно почивала бы в своем тесном мирке: я и дочка. Кстати, Аркадий хоть навещает свою Копейку? Про тебя не спрашиваю. И так знаю, что терпеть его не можешь за предательство.

— Навещает. Редко, а Дашка всегда ждет его и встречает с радостью. Поэтому и терплю. — Сама подумала: глаза бы мои его не видели. Нам так хорошо вдвоем.

* * *

Уже дома, нерешительно открыла свою шкатулку, ключ от которой по привычке бережно прятала. От кого? Раньше думала, что от Аркадия. Не хотелось признаваться, что на протяжении многих лет прятала его от себя самой. И доставала только в те редкие минуты, когда подступало отчаяние и очень хотелось, чтобы рядом был любимый человек.

— Ну, здравствуй, — она достала поблекшую фотографию, с которой на нее спокойно и серьезно смотрел Богдан. — На глаза навернулись слезы, а губы растянулись в нежной улыбке.

— Знаешь, милый, мне так тоскливо и одиноко. Нет, я не жалуюсь, — оборвала жалобные нотки, — у меня все хорошо. Я счастлива, у меня чудесная дочка. Жаль только, что рядом нет тебя.

Богдан смотрел на нее с укоризной, и она слышала его голос:

— Успокойся, малыш. Возьми себя в руки. Ты сильная. А против судьбы, как известно…. Так складываются обстоятельства.

— Не могу я так больше! — кричал внутренний голос, — не могу, понимаешь?! — Она сердито захлопнула шкатулку, резко повернула ключик.

Фотография была старая. Человеку на ней было лет тридцать, но именно таким он запомнился ей. Взрослым, мудрым, спокойным и… жестоким в своем твердом решении помириться с женой ради дочери.

Аля теперь понимала его, мирилась с его решением, но в то же время спорила с ним, что так не должно быть. Она любила его все эти годы, порой сознаваясь себе в этом, порой убеждая, что все эти фантазии — плод незавершившейся любовной истории. Так бывает, — убеждала она себя. — Просто люди не долюбили друг друга, не успели исчерпать запас чувственности и обожания.

Она так долго прятала в себе эти чувства. Они и сами словно испарились в погоне за призрачным счастьем, именуемом семейным очагом. Но сейчас в ней проснулась 20-летняя девчонка, которая грустит от разлуки с любимым, терзается и вопреки обстоятельствам мечтает о встрече с ним.

Мечты были из разряда фэнтэзи.

Вот он позвал ее, и она мчится к нему на крыльях любви. Куда? — в неизвестность. Ведь даже приблизительно не знала, где он сейчас. В такие минуты готова была бросить все: квартиру, работу… а дочь? Нет, она просто признавала за собой право подумать об этом…завтра.

Вдруг кто-то позвонил в дверь.

— Это он! Он сам не выдержал разлуки со мной и приехал!..

Но не было никакой возможности бросить все и мчаться неведомо куда за призрачным счастьем. А в дверь звонила соседка.

Аля, как неприкаянная, бродила по квартире. Даша была на дне рождения у подружки, поэтому Лита дала полную свободу своим фантазиям.

Мечтательность доводила ее до галюников: она видела Богдана сидящим в кресле, она стирала его рубашку, она варила ему кофе. Она слышала его голос. Она ощущала прикосновение его мягких ладоней — и что-то теплело внизу живота, истома охватывала все тело.

Она закрывала глаза, и слезы бессилия тихо катились из глаз: «Почему судьба так жестока ко мне? Почему столько лет эта фотография сводит меня с ума. Я теперь свободна. Быть может, и он страдает где-то в одиночестве? Так почему мы не можем быть вместе?»

Но кроме предполагаемой свободы были еще жизненные обстоятельства. Их было множество. Только думать об этом не хотелось. Она понимала их, принимала, но хотелось в голос кричать: «Я хочу к тебе!». Это желание было неизбывным. И крик жил в ней, он не отступал. Как ей докричаться до него, как объяснить, что ей без него плохо.

…Жестокая память возвращала ей события прощальной встречи. Слова застревали в горле, объяснение получалось сухим, топорным. Она просто не позволила себе сказать ему: «Возьми меня с собой. Я без тебя не смогу жить. Я буду служить тебе. Буду верной рабой твоей. Мне бы только быть рядом.»