Синдром отторжения

– Если это так, если ты действительно…

В двери открылся люк, и в комнату, как под давлением, вылетел белый пакет с энергетической суспензией. Пакет грузно шлепнулся мне под ноги. Один край у него был загнут – как если бы его уже пытались открыть.

– Это что? – спросил я, уставившись на пакет. – Что это? Это твой…

Я поднял пакет и оторвал загнутый край. Суспензия была теплой и горькой на вкус. Я сделал глоток и почувствовал, как к горлу подступает рвотный комок.

– Что это? – прохрипел я, бросая пакет на пол. – Вы хотите меня…

Я с трудом сдержал рвотный спазм, меня мутило. Проглоченная суспензия выжигала изнутри. Свет у потолка мерцал, как при перебоях электричества.

Я доковылял до унитаза, прикрывая рукой глаза – будто бы именно свет вызывал тошноту, – и вдруг замер.

Что-то укололо меня в босую ногу.

Я наклонился и поднял непонятный предмет, похожий на обломок настенного крепления или на антенну с тонким заостренным концом. Кончик антенны был красным от крови.

24

Я пришел в себя в медицинском отсеке.

Едва я разлепил веки, как мне скороговоркой объявили диагноз – сотрясение, томограмма ничего не показала, осложнений не предвидится. Однако я провалялся без чувств почти двенадцать земных часов, и «Атрей», задержавшийся из-за аварии, отправился по своему просроченному маршруту.

Произошел сбой системы искусственной силы тяжести, и станция чуть не сошла с орбиты. Даже гравитация была против нас. Катастрофу удалось предотвратить, подключив маневровые двигатели и восстановив прежний эллипс, однако два человека погибли, а шесть получили травмы различной степени тяжести.

Включая меня.

Первым делом я проверил списки погибших и тех, кто находился в стационаре.

Лиды там не было.

Мне сказали, что, пока я лежал без сознания, ко мне приходила девушка, но никто почему-то не записал ни имени, ни звания, ни с какого она была корабля. Мне и внешность-то толком описать не смогли.

Однако я знал – это она.

«Гефест» покинул Марс только месяц спустя. Наши пути вновь разошлись. До возвращения домой оставалось почти полгода, а Лида, когда мы только отправлялись к Юпитеру, была уже на Земле.

Мне хотелось вернуться. Незадолго до отлета «Гефеста» я думал написать заявление, уволиться, пересесть на ближайший корабль до Земли. Хорошо хоть мне хватило ума не рассказывать об этом первому пилоту.

Но потом я понял.

Нас разделяли миллионы миль, и новая встреча была невозможна в силу каких-то неоткрытых, неисследованных еще законов физики, из-за отрицательного притяжения магнитных полей. Однако Лида приходила ко мне, пока я лежал без сознания, упакованный в теплый кокон, как новорожденный, с капельницей, приколотой к руке – она навещала меня, не представившись, не вписав в книгу посещений свое имя, а потом улетела на неуловимом «Атрее», так и не дождавшись меня.

Я честно старался ее забыть.

Прошла по меньшей мере сотня человеческих жизней, прежде чем я вернулся на Землю.

На Ганимеде я не удержался и посмотрел по информационному терминалу программы полетов. Я быстро нашел Лиду – она все еще числилась в команде «Атрея» и улетала задолго до того, как я возвращался домой.

Я записал на суазор новостные ленты и на обратном пути, мучаясь от тошноты, скуки и перегрузок почти в шесть «же» читал просроченные новости, хребтом чувствуя, как грузовая баржа прорезает ткань пространства и неумолимо опережает размеренное время Земли.

«Гефест» напоминал тюрьму, пролетавшую между планетами на скоростях, из-за которых лопаются в глазах сосуды. Во время длительного дрейфа все мысли и желания сводились лишь к тому, чтобы дождаться часа, когда можно стянуть удушающий противоперегрузочный костюм и забыться сном. Скоро я перестал считать время – ведь времени уже не существовало. Помню, как на обратном пути включилась тяга, «Гефест» вошел в фазу торможения, а я поначалу решил, что мы просто совершаем маневр уклонения от груды космических камней.

Однако мы приближались к дому.

Заключение подходило к концу, и мне полагался длительный оплачиваемый отпуск. Я хотел улететь сразу же, получить новое назначение – в любой должности, на любом борту, – лишь бы ни единого дня, ни единой минуты не проводить на родной планете, где меня ждала пустота, по сравнению с которой космический вакуум казался наполненным движением и жизнью.

Отпуск был принудительным.

Первый пилот дал мне хорошие рекомендации, меня повысили – с такой невозмутимой расторопностью, будто все решения принимала слепая машина, – и я стал оператором второго разряда, достаточного для того, чтобы на следующем назначении претендовать на место второго пилота.

Когда я садился в пассажирский шаттл, спускавшийся с солнечной земной орбиты в вечернюю Москву, «Атрей», согласно строго рассчитанному курсу, совершал стыковку со станцией на марсианской орбите.

Наши пути расходились снова, и я думал, что это именно то, чего она хотела.

Я вернулся на квартиру матери.