Синдром паники в городе огней

Когда он сказал мне, что может быть сторожем при языках, я сразу не понял, какого рода службу он имеет в виду. Не мог же он с дубинкой сторожить мои рукописи по ночам, не давая бестиям базарить и переводить с языка на язык мои слова. Но ему этот образ понравился.

— Именно это я и имею в виду. Сторожить ваши слова по ночам. Я буду пугалом для бестий. Хоть так и у моего горба будет смысл.

— Господин горбун, — сказал я ему, — это уж слишком. Не могу же я поставить вас в качестве пугала посреди моих слов, где это видано — литературное пугало… Написанные мной страницы выглядят как пейзаж после битвы, в баталиях между языками сражаются наповал мои мысли, увечится грамматика, иссушается речь… Поле боя — вот что такое мои новеллы и романы, поле боя, где идет сеча, где летят обрубки спряжений и склонений, где сминается латиница и кириллица, история и память… Вы не выстоите посреди этих бестий, в конце концов они вас проткнут насквозь, выколют глаза, свернут вам горб… Лучше не встревать, ей-богу, господин горбун…

— Нет-нет, — настаивал он. — Не так уж много персонажей с должностью пугала для языков. Даже если я так и останусь второстепенным персонажем до конца этого романа, я по крайней мере буду доволен, что я персонаж хоть и второстепенный, но занятный.

30

Франсуа уснул, положив голову на стол, когда уже начало всходить солнце. Уснул с засевшей в голове фразой, которую ему бросил походя мсье Камбреленг, «начнем с завтрашнего утра».

Когда он проснулся, в салоне уже никого не было. Все другие персонажи исчезли. Их выставили вон или они разошлись по своим делам? Франсуа услышал звуки жизни в кафе и на улице. Подошел к окну и окинул взглядом всю эспланаду перед церковью Сен-Медар. Жители квартала и туристы толклись вокруг лотков с фруктами и овощами. Кое-кто из торговцев во весь голос нахваливал свой товар и объявлял всему миру, что отдает два ананаса всего за три евро. К церкви прилепился скверик, где для детей была устроена площадка: горка, качели, песочница… Несколько мамаш, нагрузивших детские коляски покупками, присматривали за своими чадами, которые визжали от счастья, съезжая с горки или носясь между скамейками.

Рю Муфтар, которая терялась вдалеке среди домов со средневековой патиной, была запружена народом. Магазины, шедшие сплошняком, с дверьми нараспашку, чего только не предлагали и походили на разверстые в алчном ожидании пасти, которых вытошнило избытком товаров на улицу. Лавочка итальянских продуктов соперничала с рыбной, а эта последняя — с магазинчиком продуктов из Прованса. По виду сверху рю Муфтар была эталоном изобилия: все земные плоды сошлись здесь со всевозможными сырами, со всем разнообразием мяса, сырого и приготовленного, со всеми мыслимыми и немыслимыми колбасами и с маслинами всех сортов и видов. Не обойдена была и океанская живность (за исключением, может быть, кита, запрещенного к продаже), и все вина родом из Франции, Италии и Греции, и все разновидности пирожных и хлебопекарных изделий, производимых прямо на месте искусниками, кое-кто из которых начинал работать в четыре утра, чтобы к восьми публика уже получила свежие круассаны, теплые багеты и еще сотни и сотни кондитерских изысков в сахарной пудре или с прибамбасами из ягод.

Прямо как на открытке, подумал Франсуа. Он никогда не видел сверху эту площадь, украшенную двумя артезианскими фонтанами, откуда отходила рю Муфтар, взбираясь потом на холм до Пантеона, он же — церковь Святой Женевьевы. Какой-то спусковой механизм самопроизвольно сработал в голове Франсуа, и он вспомнил, что Святая Женевьева была покровительницей города Парижа.

Франсуа услышал на лестнице шаги и обернулся посмотреть, кто сейчас появится в дверях. Человек, который заговорил с ним, имел довольно-таки заметный горб на спине, но на лице его выражалась такая ублаготворенность, как будто его жизнь была плавным полетом над бесконечными блаженствами повседневности.

— Проснулись? — спросил горбун.

Однако он вовсе не ждал ответа на свой вопрос. Горбун, сама любезность, приблизился к Франсуа с протянутой рукой. Франсуа подумал было, что тот хочет пожать ему руку, и инстинктивно протянул навстречу свою. Но нет, горбун имел в виду совсем другое: он принес Франсуа что-то вроде телескопа, какую-то трубу, которая раздвигалась на большую длину.

— Нате, — сказал горбун. — Теперь я буду пользоваться этой штукой ночью, а вы — днем.

Франсуа спустился по лестнице вслед за горбуном, который, судя по всему, был кельнер или даже, может быть, хозяин кафе. Во всяком случае, он обслуживал столики, принимал деньги, крутился волчком, разнося кофе и бутылки с минеральной водой, чай и соки, блюдечки с маслинами и круассаны посетителям, пришедшим позавтракать.

— Сюда, Франсуа… сюда, присаживайся…

Ослепленный ярким светом из окон, Франсуа не сразу понял, откуда доносится голос мсье Камбреленга. Но он скоро нашел его за столиком поодаль — с рукописью в одной руке и с чашечкой кофе в другой, мсье Камбреленг читал и в то же время говорил что-то Жоржу.