Синдром паники в городе огней

Горбуну приснилось, что он сторож на поле с чудовищами. Хотя к слову «сторож» тут нужны пояснения. Потому что стерег он не чудовищ. Ему надо было стеречь ребенка. Ему надо было отвести куда-то ребенка, провести его между чудовищ. Вообще-то и чудовища были не сказать чтобы очень страшные — просто такие полупрозрачные головы, только языки очень длинные. Головы были не безобразные, напротив, вид у них был интеллигентный и симпатичный, очень даже пригожие головы, очень даже милые. Только вот эти противные языки — они тянулись к ребенку, хотели залезть к нему в ушки. Ребенок, шести-семимесячный младенец, плакал и вцеплялся в него, в горбуна. С ребенком на руках горбун пытался выйти из окружения голов и языков, которые взяли его в кольцо. Каждый раз как один из языков касался лица или висков ребенка или проникал ему в ушко, ребенок вскрикивал от боли и ручонками обвивал горбуна за шею. Горбун был охвачен отеческим чувством, он должен был сделать все возможное, чтобы спасти ребенка от этих голов и языков, которых было семь. Некоторое время горбун бежал с ребенком на руках вдоль поля, хотя поле было не то чтобы поле, а скорее очень широкое русло реки. Вообще, все происходило на берегу реки со многими притоками. Может быть, горбуну пришлось пробегать и под мостами, этой детали он вспомнить не мог. Единственное оружие, которым он располагал, была телескопическая трубка или что-то такое. Трубкой он мог отпихивать языки и головы, но они были увертливые, и горбун часто промахивался. В какой-то момент, когда горбун вот так бежал, размахивая трубкой, он почувствовал, что приближается к границе. Он не знал, какого рода эта граница, но понимал, что за ней — спасение для ребенка и, может быть, для него тоже. Что это было — какая-то линия, какой-то барьер, какой-то ров? В любом случае, что-то, через что головы не могли перейти.

Так и произошло: головы, от которых он отмахивался, вдруг стали за его спиной, когда он перешел воображаемую линию. Тогда горбун смог сделать передышку и оглянуться на своих преследователей. То, что он увидел позади, его устрашило: семь гигантских языков со следами нещадных побоев бессильно высовывались из тяжело дышащих голов. Неужели это он такой садист, неужели это он, на бегу, ослепленный паникой, колотил их с такой силой, что нанес им столько кровавых ран? Он не знал, не мог ответить себе. Но зрелище исполосованных языков было незабываемым.

Теперь, когда опасность в некотором роде миновала, у него появилась другая срочная задача: ребенка надо было куда-то уложить, в постель, в гнездо, в какое-то нормальное место. И вот горбун стал искать такое место, место, куда ему положить ребенка.

Горбун был под глубоким впечатлением от своего сна, я чувствовал это по дрожи его тела. А главное, он был расстроен, ужасно расстроен, что проснулся как раз в тот момент, когда ему предстояло завершить свою миссию.

— Границу я перешел, — сказал он, — оставалось уладить только еще одно дело. Вы, случаем, не подскажете, вы не знаете, что я должен был сделать?

— Знаю, — сказал я ему.

И в эту минуту я вспомнил то, что обычно говорится о горбунах, — что они приносят счастье, если потрогать их горб. Но эту мысль я оставил при себе.

34

Ярослава внезапно проснулась в 4 утра, разбуженная странным вопросом: есть ли у нее в доме молоко? Она не могла сообразить, почему этот вопрос стал ребром, так что даже мозг забил тревогу и разбудил ее.

Лежа в темноте с открытыми глазами, Ярослава прислушалась к своему мозгу. Что с ней творилось? Почему она вдруг забеспокоилась, как будто чего-то ждала? Посмотрела на часы со светящимся циферблатом. 4 часа 10 минут. Что-то должно было произойти в 4.10 утра? В 4 с четвертью? Ей надо куда-то ехать? Что-то сделать?

Прислушиваясь к своему беспокойству, Ярослава поняла, что она не одна в своей маленькой студии. Кто-то дышал неподалеку от нее в темноте. Вместо испуга на Ярославу накатила волна нежности. Это дыхание кое-что ей подсказало, она знала, что это за дыхание, за последние сорок лет она слышала его в темноте тысячи раз, пася разных младенцев, чьи родители уходили на званый ужин или в театр.

Ярослава зажгла ночник на тумбочке и обнаружила то, что ей уже подсказали волнение и нежность: в одной комнате с ней находился младенец. Не впадая в панику, Ярослава встала с постели и подошла к ребенку, который спал, закутанный во что-то, на ее единственном кресле. С одного взгляда Ярослава определила возраст ребенка: месяцев семь. Во сне ребенок сосал соску, как все груднички.