Знамениты они еще тем, что поляков в войну держали в монастыре Нилова Пустынь и не только охраняли, но потом и расстреливали неподалеку в Медном…
Потому и вырождение, никакой Бог их к себе не примет.
Ну а в первый мой визит мы посидели у Шумова в подвальчике, сумеречном и прохладном.
Тут же из бочек извлекалась закуска в виде пряно посоленной осетрины, тоже засоленного сома с нежнейшим розовым мясом… Огурчики, лучок, веточки укропа и прочая зелень поступали на стол прямо из своего огорода.
Попадья, как я успел рассмотреть, чуть располневшая, как у нас говорят, дородная, с округлым светлым лицом, серыми блестящими глазами, быстро и бесшумно обслуживала нас, сама же не присела ни разу.
У нее пятеро детишек, хозяйство, огород, и за церковью надо присмотреть… Все это она крепко держит в своих руках. И насколько я смог увидеть, баба-то не просто цепкая, а прижимистая.
Шумов знал ее такую слабость и скрывал, когда отдавал деньги на помощь нуждающимся.
Мы благополучно прикончили вторую по счету бутылку, которая проскочила особенно легко, и лишь тогда Шумов спросил, хитровато ухмыльнувшись, что же привело меня в церковь и кто я буду на самом деле.
Я немного удивился, но повторил и про себя, и про свою работу.
– Так ты что… взаправду сочинитель?
– Не похож?
Шумов рассмеялся:
– Извини, не хотел обидеть…
Пояснил простодушно, что в церкву к нему идут разные люди, просить денег… Кому на хлеб, а кому на билет или еще на что…
– На бутылку, – вставил я.
– Бывает, и на бутылку, – подтвердил он. – А разве грех, если такая потребность аль болезнь? У тебя не случалось, – спросил Шумов, – чтобы остался без денег в чужом городе?.. Обокрали или отстал от поезда…
– Не дай бог, – сказал я суеверно.
– А идти-то надо в церкву, – поучал он. – У нас и фондик такой специальный, для всяких несчастных… больных… Мы паспорта не спрашиваем. Дело в сострадании… Прости, но подумал, ты один из них!
– Один из них, – подтвердил я. И в общем-то не соврал.
– Ну, раз сочинитель… – И, заглянув мне в глаза, крикнул попадье тащить бутылку.
– Третью ведь, – напомнил я, но не очень решительно.
– А мы по е-ди-ной!
Пошла горячая закуска: пельмени и грибки в сметане, ломти горячего осетра. Его здесь кромсают огромными кусками и подают не в тарелке и не на блюде, а в огромной миске, похожей на эмалированный тазик… Чтобы было, значит, много и стояло на видном месте, посреди стола… Дымится тот осетр, пышет в лицо рыбьим духом, и сочится и истекает горячим жиром на изломе, и приманивает нежными хрящами, такой весь панцирный, старинный, сказочный… Из царских прямо палат.
Тут лишь, после третьей, смогли неожиданно для себя выяснить, что служили мы с Шумовым в одной и той же воинской части, в славном городе Саратове, и даже в одно время: в пятьдесят третьем году. Он там был в особом, секретном, отделе. Но где-то в столовке мы, конечно, встречались…
Но вот откуда церковь взялась?
Он призадумался и, даже будто сам удивляясь, пояснил, что это такая история… Такая история…
И предложил выпить за нашу «боевую» молодость, ибо судьба его круто повернулась как раз во время службы в армии. Хотя нынешнее-то дело, которым он занялся, побоевей прошлого будет!
А началось с телеграммы, в которой сообщалось, что умер у него родной дядя, священник, в одном из астраханских приходов, и поскольку наследников у него не было, предложили приход принять на себя племяннику, то есть Анатолию Шумову.
Он съездил, огляделся… Да и согласился. Но тут уж взяли в оборот его, да с тех пор и не оставляют…
Отовсюду, откуда можно, изгнали, и уехал он, бывший военнослужащий танковых войск, в Загорск, в Духовную академию…
Жаловаться не умел и не хотел. Но за рюмкой попенял на здешнюю власть в лице какой-то идеологической бабы, которая выперла его детишек из детского сада… Мол, дети работника культа будут дурно влиять на других детей.
– В детском-то саду?
Он усмехнулся в бороду:
– Да я и без них устроил – у меня каждая заведующая возьмет… Но потом-то узнают, выдворяют. Уж я им объясняю, мол, пусть лучше у вас учатся… (Знаете политбеседу для яслей: «Сталин нака, Черчилль – бяка!) Это же лучше, чем им при церкви толкаться? А у меня двое своих да трое приемных… Ну, не в саду, так на даче могли быть, но они и дачу прибрали…
– Что значит – прибрали?
– Присвоили. У них железа больше.
– Какого железа?
– Ну, байка: на перекрестке зеленый светофор, а «жигуль» ни с места, потому что на красный свет самосвал проезжает… Почему? Да у него железа больше…
Дали ему землю на берегу Волги, построил дом. Неплохой дом, но кому-то из властей приглянулся. Реквизировали… Служитель культа, то да се. Для очистки совести выделили другой участок, а он-то по наивности – мол, второй раз хапать не станут – возвел другой дом. Приехали, осмотрели и…
– У которых железа больше?