Синдром Шишигина

Мы снова съехались с Леной. Ей негде было жить, и она попросилась ко мне. Её кошка месяц назад умерла от рака. Лена была в таком отчаянии, что даже не спросила меня, живу ли я до сих пор с уткой. Она так называла Андерсена. Всегда. Сколько бы я её ни поправлял. К тому времени Андерсена со мной уже не было. Ему стало тесно в квартире, в нашей репетиционной комнате, и я отдал его в «Птицеводство» на ВДНХ. Когда расставались с Леной, а мы много раз расставались и всегда плохо, я ни разу не расстраивался. Хотя она говорила очень обидные вещи. А там, в «Птицеводстве», не сдержался. Плач у меня, как писк. Странный. Хотя я взрослый мужик. Прости меня, Андерсен. Загон из Шишкина стоит нетронутым. Как память. Я ни перед кем в жизни не извинялся. Только перед тобой. Лену я не люблю. Я приютил её у себя на время. Спас. Из жалости. Но скоро это всё кончится. Вчера она сказала, что я занимаюсь шутовством, а сегодня приготовила на обед утку с черносливом. Она ничего не понимает в жизни, Андерсен, ничего. Уточка-вострохвосточка вывострохвостила своих вострохвостят. Уточка-вострохвосточка вывострохвостила… Скороговорю, наращиваю темп. Надо держать себя в форме, надо держаться. Скоро новый сезон.

Я, дед и Люба в отсутствие мечты

Я не помню, чтобы я когда-то

думал о мечте так долго и подробно, как сейчас.

Я не помню, чтобы я когда-то

не делал что-то в срок.

И этот текст мне хотелось написать

раньше дедлайна.

Но он родился сегодня,

когда я оставил Москву на каких-то четыре дня

и приехал в родной Екатеринбург.

В город, где все мечты берут своё начало

(и свой конец).

Пять лет назад, окончив театральный институт

с красным дипломом (неважная,

но тогда важная деталь),

я приехал «покорять столицу».

Первым делом поехал на «Мосфильм»

и встал в актёрскую базу.

Сделал портфолио у крутого фотографа,

приехавшего недавно из Америки.

Я был уверен, что завтра мой телефон

будут обрывать

агенты, продюсеры, кастинг-директора.

Вот какой я красавЕц.

Берите, хватайте, налетайте.

Сыграть, станцевать, спеть.

Всё могу!

Уральский самородок-золото!

Правая рука подписывала воображаемый контракт.

В левой – двойной эспрессо со сливками

(его принесла ассистент по актёрам,

симпатичная блондинка с каре).

Впереди многочасовая смена.

Надо беречь силы, слова и эмоции.

Я благодарю ассистентку небрежным кивком головы.

Делаю вид, что повторяю сценарий.

Скоро в кадр.

Камера!

Мотор!

Начали!

Но назавтра не было ни одного звонка.

Я подождал неделю, другую.

Глухо.

По три раза на дню звонил родителям.

Слёзы подкатывали, но я держался молодцом.

Я не мог дать слабины.

Я говорил, что всё зачудительно.

Что всё очуденно.

Открыть истинное положение вещей я решился

только своему педагогу:

– Хочувернуться-мнездесьплохо-одиноко-

– здесьбезсвязейникак…

– Ты всего неделю в Москве!

– Немогунемогунемогу…гугугугу (неразборчиво).

– К тебе кто-то приставал?

Моя истерика резко обрывается.

И я абсолютно спокойно и твёрдо ей отвечаю:

– Нет… и не пристанет…

С тех пор прошло больше пяти лет.

Я редко бываю дома.

Эти вылазки всегда кратковременные.

Вот как сейчас – всего какие-то четыре дня.

В Екатеринбурге я не думаю о дедлайнах.

За эти четыре дня происходит самое важное.

Я сижу в кабинете моего деда.

Достаю из ящика стола запылённую аудиокассету.

Подкручиваю ручкой ленту.

На кассете написано фломастером:

«Дениска, 4 года».

Вставляю кассету в приёмник (чудом не выбросили).

Сначала громкое шипение.

А потом, как будто издалека, прорезается диалог:

молодой и звонкий (как мне кажется) голос деда

и лепетание ребёнка.

Я не узнаю себя.

Это не я.

– Дениска, ну давай спой нам!

К деду присоединяются ещё голоса

(шумно, весело, неразборчиво).

– Фто спеть?

– Что хочешь, давай!

– Просим, просим!

Аплодисменты (жидкие, от силы зрителя три,

не больше,

но плёнка плюсует).

– Люба уфпенска кабряалет

Запись прерывается.

Грубая стыковка.

Затем снова оживает.

И детский голос поёт (ну как поёт):

– А я сяду в кабряалет

И уеду куда-нипуть

Если фпомниф

Меня забууууудь

Если вспомнишь.

Вспомнил…

Остановил кассету.

В это время в кабинет заходит дед.

– Поехали в сад, – говорит.

И мы едем в сад.

Бабуля осталась дома (устала, давление).

Деду – 83 года.

Он водит машину.

Аккуратно-медленно-очень медленно —

не нарушая правил.

Не обращая внимания

на мат и клаксоны подгоняющих водителей.

От дома до сада 15 минут езды.

Мы едем добрых сорок.

И успеваем прослушать весь альбом

Любы Успенской.

– Если вспомнишь, меня забудь,

А вернёшься, меня здесь нет, —

Поёт наше святое трио —

Я, Люба и дед.

Жаль, что в дедовском «Лансере»

нет окошка на крыше.

– А я сяду в кабриолет… (проигрыш соло

саксофона)

Мы приедем с дедом на дачу

и будем подвязывать старую яблоню.

Ветка не выдержала урожая.

Надломилась.

Держится, как говорится, «на соплях».

В прошлом году не было ни яблочка.

А в этом…

Куда столько – пропадут…

Несколько слоёв синей изоленты.

Бессмысленный паллиатив.

Жалко ломать.

– Ещё одним слоем пройдусь, – говорит дед.

– Давай, – говорю.

Сам держу ветку.

Отпускаю – держится.

Я не помню, чтобы я когда-то

не думал о мечте так долго и подробно, как сейчас.

У меня нет желания брать в руки телефон.

А вдруг звонят с «Мосфильма»?