Синдром удава

Еще не веря, что уцелел, я пополз в сторону от дороги, но не в силах сдерживать ликующую радость, вскочил и устремился в темноту навстречу ветру и пьянящей свободе. Бежал, не останавливаясь, не чувствуя боли в колене, пока ноги не подкосились от усталости. Упал в траву совершенно обессилевший и счастливый. Сердце снова колотилось, но теперь уже от быстрого бега и радости освобождения. Кругом было тихо. Дождь кончился, и небо на востоке слегка зарозовело. Я поднялся и зашагал дальше.

Первое селение обошел стороной. Уже наступило утро, когда снова показались дома. Подойдя ближе я спрятался в кустах и стал внимательно наблюдать. Никаких признаков присутствия немцев не обнаружил. Из ближайшего дома во двор вышел старик. Спустя некоторое время, появился парнишка лет десяти. Я подождал немного, вышел из укрытия и вошел во двор. Долго объяснять, кто я и как оказался здесь, не пришлось. Старик, Иван Тимофеевич, не докучал расспросами. Он подтвердил, что фронт отодвинулся далеко на восток и находится уже где-то под Сталинградом. На то, чтобы пробраться через линию фронта обратно к своим, потребовались бы месяцы. Пройти сотни километров пешком, без документов, по буквально нашпигованной оккупантами территории — нет, такое решение представлялось бессмысленным.

Оказавшись на этот раз в тылу гитлеровских войск волею непредвиденного хода фронтовых событий, я должен был теперь сам решить, что делать дальше: переждать где-нибудь в «примаках», пока не погонят фрицев обратно, или продолжить борьбу, используя владение немецким языком, а также некоторый опыт и знания, приобретенные мной в разведгруппе при штабе армии и в полковой разведке.

Я выбрал второй путь, добровольно взвалив на себя столь нелегкий и опасный груз, весьма приближенно представляя всю невероятную сложность и ответственность поставленной перед самим собой задачи.

Трудно сказать, что определило тогда мой выбор. Не думаю, что это было, говоря языком газетных передовиц, «проявлением высокого советского патриотизма». Тот крикливый, показной (или приказной) патриотизм, навязываемый нам уже с детского сада, подменивший любовь к родной земле любовью к «отцу всех народов, товарищу Сталину», имел скорее обратное действие. С первых же дней войны этот эрзац-патриотизм, с его призывами: «Вперед за Великого Сталина!» — лопнул, напоровшись на танковые ударные клинья гитлеровцев, как лопается детский воздушный шарик, наткнувшийся на что-то острое. Потребовалось время, чтобы возродился истинный патриотизм, тот что помогал нашим именитым предкам отстаивать свою землю. Спасибо им (нами же потом оплеванным), что оставили в наследство обширную территорию. Было куда отступать... А если бы Советский Союз по территории равнялся Германии или Франции?.. Ведь уже через три месяца после начала войны он перестал бы существовать — так лихо мы отступали, вдохновленные на Великие победы Вождем мирового пролетариата, гениальным стратегом и полководцем, руководимые непобедимыми и легендарными героями гражданской войны. Хотя к началу войны, как спустя много лет признали историки, мы имели более чем трехкратное преимущество в количестве танков и почти двухкратное — в самолетах. Уже на восьмой день войны численность Красной Армии почти вдвое превосходила численность гитлеровского войска. А наши производственные мощности по выпуску танков и самолетов были в полтора раза выше, чем у фашистской Германии[3]. И тем не менее мы отступали, неся огромные потери. Часто в окружении, а затем и в плену, оказывались не отдельные роты или полки, а целые армии. И не всегда они проявляли необходимое умение, должную стойкость и стремление бороться до конца. Слова Сталина: «Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ!» — оказались спесивой болтовней.

Да, мы победили!.. Но какой невиданно огромной, я бы сказал, преступной ценой! Официальные данные о наших потерях в годы Второй мировой войны за послевоенные десятилетия неоднократно изменялись в сторону увеличения. Теперь они перевалили за 30 миллионов! Кто знает, окончательный ли это итог?.

В сознании народа, поставленного под ружье, не могли не отразиться годы насильственной коллективизации, страшного голода, массовых репрессий внутри страны, а потом и на присоединенных территориях Польши, Бессарабии, Литвы, Латвии, Эстонии... Не все верили сомнительным обоснованиям проводимых внешнеполитических акций, например тому, что якобы Финляндия начала первой военные действия против СССР. Не слишком правдоподобно выглядели и утверждения, что договор с Англией и Францией против Гитлера не был заключен по их вине. Для Англии и, особенно, для Франции это являлось вопросом жизни и смерти. Иначе зачем их посланникам было приезжать в Москву? Опрометчивым и непоследовательным представлялся и договор о дружбе с Гитлером, злейшим, как утверждалось еще недавно, врагом СССР и коммунизма.