Синдром удава

В Эссен состав прибыл в конце дня. Солнце едва проглядывало сквозь серо-багряную пелену, нависшую над бесконечным частоколом больших и малых заводских труб. Поезд свернул с магистрали и дальше продвигался уже по внутризаводской ветке. По обеим сторонам возвышались мрачные, без единого окна, стены производственных корпусов высотой с десяток этажей. Казалось, что мы движемся по дну ущелья между неприступными отвесными скалами. Только вместо голубого неба и чистого горного воздуха это кирпичное ущелье заполнял смрадный чад. Он затруднял дыхание и оставлял во рту кисловатый привкус. Вагоны подогнали почти к самым воротам лагеря, и, как только смолк шум движения, в вагон ворвались лязг и грохот, многократно повторенные гулким эхом. В этой какофонии звуков выделялись мощные периодические удары, похожие на биение сердца огромного чудовища. Удары, от которых вибрировали земля и воздух. Мне почему-то представился невероятно больших размеров штамповочный агрегат с пастью, как у чудовища. В нее заталкивались движущиеся по конвейеру огромные раскаленные стальные чушки. Удар, и вместо чушки из пасти выскакивал готовый танк, ощетиненный пушками и пулеметами. Удар — танк, удар — танк...

И хотя это было лишь плодом воображения, но я ощущал, что каждый такой удар здесь отзывался разрушениями и смертью на Востоке, на моей многострадальной родине.

Надо было остановить этот поток или хотя бы нарушить его непрерывность. Но ведь для этого нужно было пробить мощный многоступенчатый оборонительный заслон из охранных служб, таких, как СД, СА, СС и уж, конечно, гестапо и контрразведка. Легко сказать, но как это сделать?

Еще не совсем сознавая всей сложности предстоящего, я понимал, что плохо подготовлен для решения таких задач. Если б не война и не случайные обстоятельства, никогда не решился бы взять на себя такую несвойственную моей натуре роль. Поспешная, а затем и вовсе прерванная подготовка при штабе армии больше годилась для действий в оперативном, а не глубоком тылу противника.

Сейчас, перед воротами Эссенского лагеря, я ощутил себя слабым и беззащитным, окруженным враждебными мне людьми и грохочущими машинами.

Лагерь, куда нас привезли, размещался на сравнительно небольшом заасфальтированном многоугольнике, зажатом между глухими стенами производственных зданий и бетонной эстакадой железнодорожной магистрали. Внутри несколько одноэтажных щитовых бараков. К лагерю примыкало двухэтажное каменное здание. В нем, как выяснилось позже, находились администрация и охрана. В подвале — карцер и помещение, где совершались экзекуции. По углам многоугольника сторожевые вышки с пулеметами.

Из-за проволоки смотрели изможденные, худые лица, похожие на серые маски. В потухших глазах не было даже любопытства. На всех одинаковая лагерная одежда с нашивкой «OST» на груди. Казалось, за проволокой не люди, а тени. Между ними, не спеша, расхаживали рослые охранники в черной униформе, с резиновыми палками в руках. Еще несколько шагов и ворота закроются за нами. Для многих возможно навсегда.

Итак, через двадцать дней после получения, первая часть задания — пробраться в Эссен — выполнена. Теперь нужно найти способ сообщить о своем местонахождении.

После регистрации каждому был присвоен личный номер. Он был вместо имени и фамилии. Таким же номером обозначалось место на нарах. Выбирать себе соседа и меняться местами не разрешалось. Каждый был обязан строго соблюдать установленный режим. Малейшее нарушение наказывалось ударами резиновыми палками.

Как и все, я получил лагерную куртку с нашивкой «OST». Знание немецкого языка пока решил не раскрывать...

Те, кто попал в этот лагерь, имели преимущество перед теми, кто оказался в Освенциме, Дохау или других лагерях массового уничтожения. Наш лагерь обслуживал военные заводы Круппа. Администрация была заинтересована не только в том, чтобы выжать как можно больше из остарбайтеров (восточных рабочих), но и сохранить квалифицированную рабочую силу. Питание, хотя и скудное, все же умирать не давало.

Нас не стригли наголо, не облачали в полосатую арестантскую форму. Работа на заводах, даже во вредных цехах, все-таки была легче, чем в каменоломнях или рудниках. Однако режим здесь был исключительно жестким. За малейшее нарушение — наказание, а за саботаж, диверсию или кражу на производстве — скорый суд и расправа. И хотя эти лагеря не нарекли «лагерями смерти», но дело не в названии. Ведь и советские концлагеря почти любовно назывались «исправительно-трудовыми»...