Синдром веселья Плуготаренко

Мать же, глядя в телевизоре на такие экзерсисы мужчин на парадах, всегда выпрямлялась за столом, глаза её начинали молодо блестеть. Поворачивалась даже к сыну: гляди, как маршируют!

Плуготаренко давно заметил, что она любит смотреть только жёсткие фильмы. Фильмы про настоящих мужчин. Где косяком идут драки, рукопашные бои, погони, стрельба, взрывы. Всё время бегает тараканный спецназ. Где постоянно кричат «стоять!», «на пол!», «не двигаться!», «руки назад!» То есть – боевики. Ну и, конечно, тоже её зрелище – регулярные ежевечерние сериальные убийства на НТВ и их расследования. Про все эти «убойные отделы», которые уместно иметь, наверное, не в милиции, а на мясокомбинате. (Какой дурак Отдел убийств так выдумал обозначить?) Про «следаков» при этих отделах, которые давно уже отлично ботают на фене тюрем и колоний, и их самих впору туда всех отправить. Сериалы со слюнями, которые так любимы многими женщинами – для мамы просто мусор.

А ведь она в советское время много читала. И читала настоящую литературу. Но с появлением в перестройку жёстких этих фильмов и сериалов она, как сказали бы сейчас обыденно с экрана, – поменяла ориентацию. С женской на мужскую.

Телевизор в доме был один. На двоих. Мать поэтому часто злилась:

– То да потому! То да потому! – с досадой говорила она, когда он смотрел какую-нибудь экранизацию классики. К примеру, из Достоевского.

Сын глядел на неё, как на отступницу. Перескочившую в соседнюю веру. Мать же всё злилась, не могла дождаться, когда закончится эта «мутотень», и сын уедет к себе. Уж тогда–то она оттянется с боевичком!

Книги теперь она покупала только с яркими обложками. Откуда мрачно смотрели мужчины с громаднейшими бицепсами и пулемётами в руках. Плуготаренко стыдился этих книг в книжном шкафу. Старался оттеснить их куда-нибудь, переставлял в самый угол шкафа. Однако мать возвращала их в центр. Для хорошего обзора. И когда приходил, к примеру, Проков, тоже любитель подобной литературы, с гордостью показывала ему эту свою яркую маленькую библиотечку. Вдвоём тогда, перебивая друг дружку, обсуждали они какого-нибудь «Лешего» или «Мента поганого».

Удивительно, что она вдруг вспомнила в этом году и перечитала «Регтайм» Доктороу. Но это был, наверное, просто одинокий отголосок от прежнего её чтения. Внезапный, ностальгический. А так – или драки и убийства на экране, или – стриженные ёжиком оковалки с пулемётами в руках на ярких обложках.

Ивашовой он всякий раз говорил: «Не моё! Мама балуется!» Как милиционеру. Поймавшему его с неопровержимой уликой. Впрочем, Наталья «красных наркотиков» в шкафу словно не замечала – за столом отсчитывала инвалиду деньги. В последнее время ей стало не до Плуготаренко. Ни до его настырных ухаживаний. Она просто забыла о нём. Работница почты – она недавно сама получила письмо. Впервые за много лет. И получила самым мистическим образом. Словно вымолив эту весточку у заката в вечернем окне.

Накануне, перед тем как получить его, она привычно смотрела дома телевизор. Уже поужинав.

Сначала сексуальный таракан стоял и выламывал свои ножки будто перед своей тараканихой. Спокойно стоять на месте он, как всегда, не мог. Затем на экране, вальяжно развалившись в кресле, сидел и рассуждал молодой, но уже широко известный литератор. Еврей, как и Михаил Готлиф. Но в отличие от печального Миши, похожий на весёлого отъевшегося цыгана с золотыми зубами. Он знал всё. Он мог говорить на любую тему. В любое время, где угодно. Его хотелось уподобить Человеку-Оркестру, работающему на оживлённой городской улице. На тротуаре. Где он одновременно умудряется петь, глодать перед своим лицом губную гармошку, лихо бацать на гитаре, через приводы к ногам, притопывая, лупить в громаднейший барабан у себя за спиной большой колотушкой и там же, над барабаном, прицокивать медными тарелками, напоминающими вьетнамские шляпы.

Такой всегда соберёт вокруг себя большую толпу. Не то что бедный Миша Готлиф.

Моя посуду, всё думала, почему Мише не повезло, почему он не состоялся как писатель. Ведь весёлый цыган из телевизора сумел схватить удачу за хвост, вскочить не неё, оседлать и поскакать, а бедный Миша и бежал, наверное, за ней, и тянулся, но всё равно брякнулся в пыль. И уже ничего не делал. Печалило это всё. До слёз печалило.

Долго не спала в ту ночь, плакала, всё вспоминала свою оборвавшуюся любовь. Своего Мишу.

А уже утром, на работе, ей прямо на стол Послыхалина кинула письмо: «Тебе. Ещё от одного твоего жениха! На Украину который от тебя сбежал! Хи-хи-хи!»

Увидев на конверте знакомый почерк – обмерла. Тут же, как улику, сунула письмо в пакет. Ничего не соображала. С мгновенной бурей в голове. Не видела даже дорогих товарок, которые уже объединились с Послыхалиной. Которые смотрели на невесту с суетящимися бестолковыми руками. Подталкивали друг дружку и хихикали. Точно ждали от толстухи сальто-мортале. «Это что ещё такое!» – разогнала всех Вахрушева.