Синдром войны

Командир отвел в сторону Архипова, начал что-то вполголоса говорить ему. Боец кивал. В те моменты, когда не спал, он был сообразителен. Ополченец застегнулся, повесил автомат на плечо и вышел из подвала.

Майор Поперечный проводил его долгим взглядом, потом покосился на Алексея. Мол, это то, о чем я подумал? Тот неопределенно пожал плечами. Дескать, поживем – увидим.

В подвале снова царило молчание. Лазарь и Левин забылись тяжелым сном. Смирнов перестал храпеть, и было непонятно, спит он или придуривается.

Алексей подтащил матрас к стене, сел, откинул голову, вытянул ноги. Автомат с передернутым затвором лежал у него на коленях. Майор смотрел на него выжидающе, не меняя позы. Ясное дело, бросаться не резон. У капитана прекрасный слух, собьет как птицу, прямо в полете.

– И сколько мы будем здесь сидеть? – нарушил майор молчание.

Алексей пожал плечами и ответил:

– Пока наши не придут. Или ваши.

– Может, мирно разойдемся?

– Извини, майор, не получится. Я положил девять отличных ребят своего взвода. Еще двоих в БМП. Они не поймут, если мы с тобой мирно разойдется. Да и приказы следует выполнять, а начальство велело мне добыть языка.

– Может, развяжешь? – спросил майор. – Дам честное офицерское, что не буду бросаться и пытаться убежать. Бесят уже эти путы.

– Тоже не могу. Не доставай, майор. Извини, ничего личного, но не верю я в вашу офицерскую честь. Один такой на блокпосте у Ждановки разжалобил пацанов, а потом рванул в кусты, где у него «РПК» был припрятан. Парни пожалели о своей наивности уже на том свете. Четверых положил и тоже об офицерской чести кричал.

Майор обиженно вспыхнул, но не стал вступать в полемику. Несколько минут оба молчали, мотали нервы на кулак.

– Вот что непостижимо для меня, капитан, – заявил потом Поперечный. – Вот ты вроде нормальный мужик, офицер, не россиянин, а почему на стороне сепаров оказался?

– Я тоже удивляюсь тебе, майор, – отозвался Алексей. – Ты искренне веришь в то, чего не знаешь. Хочешь, испорчу ложкой истины твою бочку правды?

– Да мне плевать на твою истину, – вспыхнул майор. – В этой войне несправедливость с обеих сторон. А как ты хотел? Война – не вечеринка. Лично я давал присягу, за нее и горбачусь. Не пустой это звук для меня, пойми. Чихал я на свободу, Европу и прочую незалежность, тем более на хорьков, засевших в Киеве. Я Украине присягал, и ты, кстати, тоже.

– Присягал, – согласился Алексей. – Но другой Украине. Нет больше той страны, которой мы оба присягали. Продали ее Западу.

– Об этом можно спорить до хрипоты, – отмахнулся майор. – А что ты имеешь против западного образа жизни?

– Не поверишь – ничего. Нормальный образ жизни. Но этот Запад переходит все границы, признает лишь собственные интересы и дико орет, когда оппоненты пытаются отстаивать свои интересы, на которые имеют полное право. При этом он откровенно лжет, вводит в заблуждение собственных граждан, абсолютно не замечает фашиствующих радикалов, прорвавшихся во власть.

– Опять ты про фашистов! – Майор вдохнул. – Ходят какие-то дети на митинги…

– Свастика, факельные шествия, нацистская атрибутика, пропаганда превосходства украинской нации. Итог закономерен. Отлично оснащенные зондеркоманды под желто-блакитным флагом расстреливают сотнями мирных жителей Донбасса только лишь за то, что среди них могут оказаться люди, сочувствующие ополченцам. Я не демагог, майор, таких случаев масса.

– Ладно, заткнись. – Поперечный разозлился, забрался в сигаретную пачку, поковырялся в ней. – Черт, сигареты кончились!

– Держи. – Алексей швырнул ему початую пачку.

– Спасибо. – Поперечный извлек из пачки несколько сигарет, разложил их на полу как патроны в обойме, а то, что осталось, швырнул обратно. – И не парь мне мозги про фашизм, – проворчал он. – Я знаю, что это такое. Мой дед штурмовал Зееловские высоты, брал Рейхстаг.

– Мой дед тоже брал Берлин, – сказал Алексей. – Он форсировал Хафель, за которым его и контузило. Попал в госпиталь и до конца жизни кусал локти, что не смог дойти до рейхстага.

– Мой дошел. Погиб в солнечной Праге через две недели.

Курить уже было невмоготу, но они не переставали насыщать прогорклым дымом подвальное помещение. Разговор принимал спокойный характер.

Очень кстати выяснилось, что оба родом с Харькова. Алексей проживал с семьей у площади Поэзии, в квартале за старым продовольственным магазином, а Поперечный – недалеко от Красношкольной набережной, в квартале старых бараков.

Оба окончили Рязанское воздушно-десантное училище, помнили своего преподавателя – глуховатого полковника Кадочникова по кличке Митрофан. Поперечный завершил учебу в двухтысячном, после чего женился на украинке и вернулся на незалежную. Стригун выпустился пятью годами позже.

Потом он служил в Пскове, в Новороссийске, Кандалакше, периодически выезжал в командировки на Северный Кавказ и только в двенадцатом году по личным обстоятельствам перебрался в Донецк. Мать лежала при смерти, сестра удаляла тяжелую опухоль. Алексей был твердо уверен в том, что через пару лет вернется в Россию и продолжит службу, но подкрался роковой 2014 год.