Sindroma unicuma. Finalizi

Только сейчас, когда извилины продулись на ночном морозце, я осознала масштабы нечеловеческой злобы, из-за которой едва не погибли пять человек, и я в том числе. Вот так запросто — создать задымление, пусть иллюзорное, и, похохатывая, выкуривать слепых, словно они не люди, а какие-нибудь крысы или тараканы.

— Михалыч, в больницу? — спросил кудрявый.

— Н-нет, — засипел тот. — Д-домой.

— Какое "домой"? Не ровен час, отдашь концы.

— Д-домой! — задергался мужчина.

— Ладно, как скажешь. С одной стороны, хорошо бы в больницу, с другой стороны, там уже ждут, голубчики.

— Михалыча нужно показать врачу, — потребовала я. — Сами видите, что он плохой.

— Мало висоратских носов он сегодня оприходовал, да? — ответил кудрявый. — У нас свои врачи есть, не хуже. А если надумает помереть, то уж лучше дома, нежели семью заставят выплачивать компенсации на лечение висоратских морд, поняла?

— Поняла.

Может, Михалыч и Петин нос сломал или вывихнул челюсть Мэлу?

Мы вывернули из проулка и попали в освещенную теплую зону. Кудрявый прислонил Михалыча к стене здания и бросился ловить машину.

А у меня как назло нет телефона. Узнать бы, что сталось с Петей, и не пострадал ли Мэл.

Отвратительно широкий проспект.

Как же я устала!

У обочины остановилось знакомое клоунское такси с малиновыми ромбиками по бокам. "Десять и два сверху".

— Деньги есть? — бросился ко мне кудрявый. — У меня ни капли бабла, не успел заработать.

— У меня двести висоров, — я поспешно достала бумажки.

— Сотенку пока придержи, а вторую давай, — сказал кудрявый. Подхватив Михалыча, он поволок его к машине и завалил на заднее сиденье. — Садись с ним, только за руку не бери. Сожмет и пальцы переломает, — объяснил и занял место рядом с водителем. — Нам на Спичечную и… куда? — повернулся назад.

— На Институтскую, — добавила я торопливо, охваченная радостью. Дом, милый дом, я еду к тебе!

— За двести в один адрес, — объявил водитель ночной тариф.

— Как за двести? — подкинулся кудрявый.

— Почему за двести?! — воскликнула я одновременно с ним.

За двести висоров пешком дойду до общаги, если не заблужусь по пути. А нужно еще Михалыча доставить домой.

— Ты сказал, что за сто развезешь, — напомнил кудрявый.

— За сто — одного пассажира и в один конец. А чтобы кататься по городу, гони пятисотку.

— Ну, ты жук! — огрызнулся кудрявый. — Какая тебе разница, одного везти или троих?

— Не нравится, проваливай, — парировал агрессивно водитель. — И девку с дедом забирай, у меня полно клиентов.

— Ладно, ладно, — сказал примирительно кудрявый и обернулся ко мне: — Давай еще сотню.

Я протянула вторую бумажку.

— Поедем на Спичечную, а там уж разберемся, что делать, ладно?

На Спичечную, так на Спичечную, всё равно некуда деваться.

— Тебя как зовут? — обернулся кудрявый, когда машина тронулась.

— Эва, — ответила, зевнув.

— А я Кирилл. Будем знакомы.

Пора бы уж познакомиться, когда прошли вместе через дым и вентиляционные трубы.

Навстречу такси проносились вереницы машин скорой помощи и черные тонированные машины с мигалками, наверное, из Департамента правопорядка или первачей[23]. Михалыча лихорадило беспрерывно, и он сдавленно стонал. Видимо, боль была невыносимой, коли сильный крепкий мужчина не смог сдержать голос.

У любой усталости есть предел.

Мой предел — это крутой обрыв перед бездонной пропастью. Нет, это стена без конца и края, в которую упираешься носом, а ноги бессильно разъезжаются в разные стороны.

В такси меня разморило, и я задремала.

Мне снился нескончаемый длинный-предлинный день, который начался утренними сборами и проводами на прием, продолжился великолепным представлением в амфитеатре Дома правительства, знакомством с премьер-министром, встречей с отцом и мачехой и сбившей с ног новостью о том, что Мэл несвободен. Автомобиль ехал, и сон наматывался на колеса, завершившись несостоявшимся убийством в клубе, уединением с Мэлом в убогой комнатушке и побоищем во время нелегальных боев.

Как много событий для маленькой крыски! Столько потрясений и стрессов, от которых любая голова опухнет, сойдя с легкостью с ума!

Смутно запомнила, что машина остановилась в заснеженном квартале, и кудрявый тащил Михалыча по тротуару, а того, с обескровленными губами, трясло в судорогах. Я шла следом и спала на ходу, отмечая мимоходом ущербные ступени лестницы, разрисованные стены, мусор по углам.

Кирилл стучал в зеленую дверь с аккуратными цифрами "1" и "5", выведенными краской.

Какие-то женщины охали, суетились, всхлипывали. Плакал младенец, сохли пеленки, отчего на кухне была влажность.

— Его нужно в ванну, — сказала я вдруг. — Есть ванна?

— Ванна? — переспросил Кирилл. — А ты-то откуда знаешь?

— Мы в интернате так делали.

Я вспомнила: после неудачных попыток создания piloi candi[22] мальчишки целыми днями отмокали в местном пруду. Вода облегчала мышечные судороги, снимая боль. Хоть убей, а не пойму, почему помогало.

В теплой воде Михалычу действительно полегчало, и он задремал.

— Кушать будете? — спросила его жена, утирая глаза платком.

— Не до того. Поспать бы, — махнул рукой Кирилл, и я согласилась с ним.