Синее и белое

— Почтенные джентльмены и прекрасные леди! — встретил Глеб подходящих. — Аккуратность не входит в число ваших добродетелей. Я испекся на солнце, как картофель в мундире.

И, еще не получив ответа, заметил, что среди приехавших нет Кати Лихачевой и Мирры. Стало не по себе.

— А где же Катя?

Нарочно — только о Кате. Не нужно показывать, что тревожит отсутствие Мирры.

Ответили сразу несколько голосов:

— Катя с Бартельсом пошли вытащить Мирру.

— Она не хотела ехать.

— Ей нездоровится…

Матрос катера принимал принесенные лихачевской прислугой корзинки с продовольствием. Девушки, подбирая платья, ахая, прыгали вниз, подхватываемые Глебом, рассаживались.

— Прикажете отваливать, господин ардимарин? — высунул голову из люка машинист.

— Погоди, братец. Еще не все.

Глеб искоса наблюдал за набережной. «Неужели это вчерашнее? Но стоило ли обращать внимание?» Позлившись у себя в комнате, больше всего на самого себя, Глеб к вечеру совсем развеселился. В конце концов, не виновата же Мирра в том, что у нее такой чудовищный родитель. А вот он вел себя, как дурак. Неужели нельзя было сохранить выдержку и уйти так, чтобы не обидеть девушку? А у него был, очевидно, такой идиотски растерянный вид, что она все поняла. Зачем? Просто он не пошел бы больше в дом, вот и все. А теперь как неприятно.

— Идут.

Глеб вскинулся. По краю набережной шли обе девушки и за ними Бартельс в широчайших кремовых брюках и панаме. Значит, все же Мирра едет. Глеб дружелюбно встретил даже кладбищенского стихоплета, потому что он пришел с Миррой.

— Понимаете, — тараторила еще издали Лихачева, — приходим, а она лежит с компрессом… Ни в какую!.. «Не поеду…» — Да что с тобой?.. — «Малярия, мигрень…» Только подумайте. Смешно! Что же, на воздухе хуже? Такая дивная прогулка — и капризы. Только тем и уломали, что Бартельс пригрозил остаться и стихи читать. Привели на веревочке…

Глеб подал руку Лихачевой, помогая сойти, и услышал, как рядом легко спрыгнула Мирра, отказавшись от помощи.

«Не хочет… Значит, из-за меня».

Глеб сумрачно проследил за девушкой, забравшейся в глубь каретки, к стенке, соприкасавшейся с машиной. Мирра была бледна, глаза завалились, припухли.

— Мирра Григорьевна, — неуверенно сказал Глеб, когда катер уже отвалил. — Вы напрасно сели там, если у вас болит голова. Там будет очень душно, и стучит машина.

— Вы очень любезны, но мне здесь отлично.

«Не смотрит… Даже не повернула головы… Ну и не нужно! — Глеб злобно рванул ручки штурвальчика. — Но надо!» Но подумать это было легко — принять трудно. Всю дорогу до Канцуровки Глеб каменно молчал. На какой-то вопрос Вари Писаревой сухо оборвал:

— Простите, я не могу отрываться от управления.

Как будто управлял не игрушечным катером на огромной полноводной реке, где можно было спать на штурвале, а проводил коварный и рыскливый миноносец по узкому фарватеру шхер.

В Канцуровке, когда в ожидании завтрака все разбежались по саду, оживляя тропинки смехом и беготней, Глеб остался на террасе. Из ремонтирующегося дома пахло краской и известью, стучали молотки. Старая экономка Федоровна, давняя приятельница Глеба, готовила стол и наблюдала, как он курил папироску за папироской, швыряя окурки под ноги.

— А ты чего сычом сидишь?.. Молодой ведь. Гляди, сколько невест, а ты табачищем себя прованиваешь. Шел бы в горелки играть.

— Отстань, Федоровна! Не хочу, — буркнул Глеб.

— Не хочу… Гляди, пронехочешься — вот век бобылем и скоротаешь.

Глеб засмеялся.

— Не бойся, Федоровна! На мой век хватит. Вот к тебе присватаюсь.

— Тьфу. Пойду я за тебя, шалого! — озлилась Федоровна.

На террасу ворвалась возбужденная, раскрасневшаяся гурьба с полными руками цветов. Глеб с тайной радостью увидел, что Мирра ожила. Но, как и прежде, прошла мимо него, как мимо пустого места, и за завтраком села в другом конце стола.

После завтрака «Орленок» пересек реку и высадил всех на остров. Глеб задержался на борту, отдавая распоряжения машинисту, но, разговаривая с ним, одним глазом следил за мелькающим между деревьев белым платьем в узких сиреневых полосках.

— Девочки!.. Купаться! В «Биарриц».

«Биаррицем» издавна называлась песчаная коса в верхней оконечности острова. Через широкую отмель перекатывалась неглубокая теплая вода, и коса была излюбленным местом купанья.

— Мужчины — на правую сторону, девушки — на левую! — командовала Катя, — Миррочка, идем!

— Я не буду, — услышал Глеб, — у меня малярия.

Смех убежавших купаться стих за ивами. Глеб спрыгнул в мягкий влажный песок и пошел туда, где скрылось белое в сиреневых полосках платье.

Он увидел девушку на другой стороне дымной от зноя прогалинки. Мирра стояла спиной к нему. Тихо ступая по траве, Глеб подошел вплотную. Девушка покусывала стебель травинки. На ее затылке пылали под солнцем пушистые завитки.

— Мирра Григорьевна! — тихо сказал Глеб.

Она быстро обернулась, — подняла руки, как будто хотела оттолкнуть Глеба.

— Что вам нужно?

— Мирра Григорьевна… Чем я заслужил это?

От нежданной обиды у Глеба сорвался голос. Мирра, холодно, отчужденно смотрела на него. Потом это напряженное озлобление точно сразу подсеклось, плечи поникли.