Синее на желтом

Клавдия Петровна знала, что за этим последует. Сначала он так тихо, будто про себя и для себя, посмеется, вспоминая что-то смешное, а потом расскажет. Грачев почему-то считает своим долгом развлекать Клавдию Петровну — обязательно расскажет ей за кружкой пива какую-нибудь забавную историю, байку, анекдот. А Клавдия Петровна не против. В молодости она была ужасная хохотунья — только палец, бывало, ей покажи — зайдется смехом. Да и сейчас, в возрасте уже, она не прочь перекинуться шуткой, острым словцом с покупателем, если покупатель, конечно, веселый попадется, понимающий, что такое смех и шутка в жизни человека. И смеется Клавдия Петровна не грустным, как бы принужденным вдовьим смехом (видела она и такое), а тем своим, прежним, девичьим, звонким, идущим от сердца. Все реже, правда, но смеется. Вдовство — вдовством, тяжка и горька вдовья доля, но живой-то ведь в мужнюю могилу не ляжешь. Жизнь не пустит, не позволит.

Егор Семенович отсмеялся для себя, отхлебнул пиво — промочил горло, сейчас он начнет смешить Клавдию Петровну.

— Байку я одну вспомнил. Врать не буду — сам того не видел. Человек один рассказал, а я за что купил, за то продаю… Едет, значит, по дороге колхозничек. Мажару сена везет. На волах. Тюп, тюп, цоб, цобе. Медленно, значит, едет, как во сне. Ну известно, при такой езде человеку в сознательности продержаться невозможно. Обязательно задремлет — нос книзу, голову на плечо. Так и едет. Вдруг остановились серые. Протер глаза наш колхозничек и видит: у дороги таборок цыганский, а посредь дороги цыган стоит. Удивился колхозничек: туды на луга ехал, ничего такого не было. Ну это известное дело — цыгане, они всегда как из-под земли вырастают. Поздоровался цыган с колхозничком и просит: «Подари немного сена, добрый человек». «Как же я тебе подарю, — отвечает добрый человек, — сено не мое, колхозное». «Тогда продай», — говорит цыган. «А как же я тебе продам? Сказано — не мое сено. Отчепись ты лучше от меня». Только цыган оказался настырным. Не отчепился. «Тогда давай, говорит, меняться. Ты мне сено, а я тебе — что пожелаешь. Хочешь — пилу дам?» «Пилу?» — спрашивает наш колхозничек и сам задумался. С одной стороны, значит, как-то неудобно, сено все же колхозное, а с другой стороны, — пила вещь серьезная, нужная в хозяйстве. Очень даже. Позарез нужная.

«А сколько ты сена за свою пилу просишь?» — спрашивает он цыгана. «Да самую малость. Охапочку, не больше. Ну вот столечки, сколько кнутом захвачу». Посмотрел колхозник почему-то на свой собственный кнут, вместо того чтобы на цыганский поглядеть, и подумал: «Немного просит человек, не жадничает. Колхоз не обедняет, а пила на дороге не валяется».

«А хорошая у тебя пила?» — спрашивает он цыгана. Ну тот давай нахваливать свой товар: что хошь, мол, пила распилит. Хошь — дерево, хошь — железо. Бери, бери, добрый человек. Не пожалеешь. Всю жизнь меня вспоминать будешь…

«Ну что, по рукам?»

Не удержался наш колхозничек. Очень уж ему хотелось такую замечательную пилу заиметь. Поручкались. Развернул цыган свой кнут, и у нашего колхозничка сердце зашлось. Ох, и длинный цыганский кнут оказался. Две сажени — не меньше. Но делать нечего: уговор дороже денег. Зажмурил добрый человек глаза, чтобы не видеть, значит, как колхозное добро грабят. Потом спрашивает: «Готово?» «Готово, — отвечает цыган. — Вот только увяжу охапочку». И что же вы думаете? Считай, полмажары увязал в ту охапочку хитрый цыган. «А теперь, говорит, получай, добрый человек, пилу». И зовет, значит: «Галя, подь сюда, Галя». Выходит на его голос из шатра цыганка. «Вот бери, не жалко! Мое слово — закон». «А на что мне твоя старая баба? — говорит колхозник. — Ты мне пилу давай». «А что я тебе даю, — говорит цыган, — я тебе самую настоящую пилу даю… Моя Галя, добрый человек, самая острая пила на свете. Что хошь распилит».

— Не смешно, — жестко отрезала Клавдия Петровна. — Вы бы лучше…

Грачев не дал ей договорить. Опять рассмеялся. Опять тихо, почти беззвучно. Значит, снова вспомнил что-то смешное. В его понимании смешное. Клавдии Петровне сегодня что-то не до смеха.