Синее на желтом

Женщина эта, кстати так и не названная по имени, вошла в вагон под утро на маленькой станции в шестнадцати километрах от города, в котором Юра Топорков родился и вырос. На большой узловой станции этого города новоиспеченным младшим лейтенантам предстояла пересадка — кому куда предписано. Топоркову, например, на юг, на южный поезд, который, Юре это точно было известно, уже прошел и следующего ждать почти сутки. Это был такой подарочек от кадровиков, что хоть в ножки им кланяйся за него, могли ведь запросто другой маршрут выписать, а тут двадцать с чем-то часов дома, с родителями — шутка ли! И Юра от этого был, конечно, в отличном настроении, и когда увидел эту женщину, ни о чем таком не думая, подвинулся и предложил ей место рядом с собой. От нее пахло морозом, хвоей, яблоками. Юре она сказала «спасибо» и тут же занялась делом, достав из потертого портфельчика вязанье. То, что она вязала, еще не имело формы, и Юра спросил: «Варежки?» «Шапочка», — ответила женщина, чуть-чуть повернув к Юре молодое (а вот красивое или некрасивое, этого мне Юра не сказал) лицо. «Дочурке?» — спросил Юра. «Сыночку», — ответила женщина. «Большой он у вас?», «Третий год», «Озорной, наверное», «Еще бы — мальчишка». «В отца, значит?». «Нет, в меня», — сказала женщина. «А вы разве озорная?». «Была». «А муж?». «Нет у меня мужа», — сказала женщина и, чтобы предупредить последующий вопрос, быстро добавила: «И никогда не было».

Из всех ее ответов этот был, пожалуй, самый многословный. Но, порасспросив женщину, Юра все же узнал, что она работает в бухгалтерии леспромхоза и что у нее сегодня какая-то срочная «сверка» в банке. Юру же она ни о чем не спросила. «Ей не интересно, чего ж навязываться», — с некоторым запозданием догадался Юра и замолчал.

Он не заметил даже, как она вышла из вагона, — заговорился с однокашниками и упустил этот момент, — но минут десять спустя увидел ее на привокзальной площади. Она только что купила у разбитной завернутой в старую шаль девчонки кулечек леденцов и, протянув его Юре, сказала: «Угощайся». Юра взял прозрачный и острый, как осколок стекла, леденец и, должно быть, с такой явной опаской положил его в рот, что женщина рассмеялась: «Не любишь? И сыночек мой, глупенький, тоже не любит. А я обожаю». Потом она спросила, на какой поезд у Юры пересадка, и пожалела его: «Бедненький, намаешься, столько ждать». Тут Юра и должен был ей открыться: «Это хорошо, что столько ждать, потому что я в родном городе, я дома». Но он этого не сказал. Не знаю, как бы она поступила, откройся он ей, что не свободен. Очень возможно, что так же. «Ты уж как-нибудь поскучай до вечера, — сказала она, — а ровно в пять давай встретимся, вот тут, на этом углу, чтобы тебе зря не плутать».

Должно быть, она заметила, что парнишка ошеломлен, и спросила: «Может, у тебя другие планы?» «Какие планы!» «Значит, придешь?» «Непременно». «Вот и прекрасно, приходи, а там посмотрим: захочешь, в кино посидим, а захочешь… Я тут у старушки одной останавливаюсь. Хочешь, договорюсь, чтоб и тебя пустила. Вот и скоротаем вместе ночку». «Вместе?» — спросил Юра. «Можно и врозь, если боишься. У старушки как раз лишняя койка есть», «Я не боюсь». «Ну и слава богу! Да и чего бояться. Это ж не война». Возможно, Юра сказал ей, что и войны не боится, а может, и не сказал — он такой. «Только не опаздывай, ради бога, — попросила женщина, — мне здесь одной разгуливать неудобно… и, сам понимаешь…» «Не опоздаю, как можно», — заверил ее Юра. И опоздал. Минут на тридцать опоздал, не больше. Раньше он просто не мог вырваться из рук матери.

«Нельзя так опаздывать, командир, — строго сказала Юре маленькая торговка леденцами. — Обиделась твоя дамочка и убегла». «Давно ушла?» «А сразу. Купила у меня леденцов, увидела, что тебя нет, и фюйть. А я бы на ее месте так сразу не убегла, я бы подождала — мало ли какие у военных дела». «Тебе еще рано о таком рассуждать». «Да, сейчас еще рано, — согласилась девчонка. — А вырасту, поздно будет». Юра добродушно улыбнулся, передавая мне этот разговор с забавной девчонкой, но тут же опять нахмурился.

— Так она и исчезла, твоя дама? — спросил я.

— Исчезла.

— Жаль, чистый верняк был.

— Был, да сплыл, — сказал Юра.

— Представляю, в каком настроении ты вернулся домой.

— Если бы домой, — вздохнул Юра. — А то ведь, как последний дурак, всю ночь на вокзале проторчал.

— Ну это уж действительно глупо.

— Глупее и быть не может! Родной дом рядом, в двух шагах, а я… Наврал я отцу с матерью, когда уходил: мол, еду сверхсекретным эшелоном, и провожать меня категорически запрещено… Они, понимаешь, поверили и смирились… А тут я, значит, вернусь и давай какое-нибудь новое вранье наворачивать, потому что правду ведь не скажешь, стыдно.

— А ничего не надо было говорить. Просто пришел бы домой, старичкам радость, вот и простилось бы все само собой, чего ж тут еще наворачивать.

— Нет, у нас в семье так не бывает, — возразил Юра. — Мать, может, и простила бы, а отец… он никому вранья не прощает, ни малейшего.