Синее пламя любви

– Да, он находится в шоке, – подтвердила Беата Станиславовна. – Но я завтра посоветуюсь с нашим местным психиатром. – Она улыбнулась, – Это – молодой специалист, прибыл к нам из Калуги, полон прогрессивных идей. Пожалуй, именно он и сможет помочь. Да, я поговорю с ним завтра же. Никому не афишируя это, конечно, – твердо заключила полька и добавила: – А ты пока иди в постель и спи, сколько твоей душе угодно. Только перед этим выпей настой. Там боярышник, душица и пионы: хорошо помогает и химии никакой. Я его тебе уже приготовила, вот он, на буфете. А завтра пойдем на Оку. Погуляем, подышим нашим тарусским воздухом. Утро вечера мудренее, ведь так гласит поговорка.

Марина кивнула. А женщина продолжала:

– Ты должна успокоиться, Мариша, ради будущего ребенка. Пройдет время, и мы что-нибудь придумаем. Главное: ты теперь не одна. Я – рядом. Помнишь, как мы с твоей мамой говорили? «Вместе мы – сила». Вот так-то.

Гагарин снова кивнула. Она прекрасно это помнила! Беата Станиславовна была самой близкой подругой мамы Марины. Ее далекие предки, польские дворяне графы Лещинские – а Польша тогда входила в состав Российской Империи – были арестованы царским правительством Александра II за революционную деятельность, за то, что подняли восстание и боролись за независимость своей Родины, и сосланы на Кавказ. Кавказ тогда не был всесоюзной здравницей и великолепным курортом. Он, особенно побережье от Сочи до Гагр, считался гиблым местом. Здесь было слишком влажно и свирепствовала малярия. И только когда начались массовые посадки эвкалиптовых деревьев, всасывающих лишнюю влагу из почвы и обладающих полным набором ценнейших для здоровья человека ферментов, страшная болезнь отступила. Но и тогда в горах Кавказа осталось множество бандитов, совершавших дерзкие набеги на мирные селения – и предки родителей Беаты Станиславовны не раз могли пасть их жертвой. В конце концов, им просто повезло – и они выжили.

Они жили там с 1865 года, когда их насильно выселили за участие в Польском восстании. Постепенно привыкли, выучили в совершенстве русский язык, обзавелись хозяйством. Даже построили свою мельницу и мололи зерно, которое сами же и выращивали. Были у них и овцы, и множество кур, коровы, они делали собственный творог и продавали его.

А потом свершилась Октябрьская революция. Или, как ее тогда называли сами большевики – «переворот». Новая власть внимательно приглядывалась к Лещинским и, наконец, решила, что они слишком аристократичны и независимы для нее. И снова последовали репрессии. Теперь Лещинские представляли угрозу не как революционеры, а как бывшие дворяне. Хоть и боковая, но все же ветвь очень знатного рода! У них начались необъяснимые сложности с получением работы и продуктовых карточек. Возникла какая-то непонятная суета по поводу прописки, Потом их выселили из одной квартиры, из другой, пока они не оказались в мрачном здании барачного типа на краю города. Наконец, в печально знаменитом 1937 году дедушка Беаты был арестован. Ему успели лишь несколько раз сделать передачи в тюрьму перед тем, как его куда-то увезли оттуда, ничего не сообщив родственникам. От чужих людей они выяснили, что дедушка очутился на Колыме, стал заключенным Северо-Восточного лагеря и строил печально знаменитую «дорогу на костях» – Колымский тракт, который сейчас соединяет Магадан с Якутском. А погиб он уже в Норильских лагерях, о чем они узнали только спустя 18 лет.

Но бабушка с сыном, 14-летним Станиславом, сумела скрыться. Помогли соседи, простые русские крестьяне по фамилии Тарасовы. Они спрятали поляков в своем погребе, дождались, пока спадет самая жуткая волна арестов, когда в тюрьмы гребли буквально всех подряд, а потом переправили к своим родственникам в Ярославскую область. Лещинские питались сырой картошкой и брюквой, которую выкапывали, тайком подползая ночью к колхозным полям, и тем, что им уделяли сердобольные хозяева, сами жившие почти впроголодь. Но, главное, они были свободны. А когда арестовали уже самого бывшего наркома Ежова, санкционировавшего их арест, сумели записаться в колхоз, получили место в бараке и стали зарабатывать трудодни. Жили очень тяжело, ведь в отличие от местных колхозников у них вообще ничего своего не было, но зато хотя бы не умирали от голода.