Синекура (СИ)

Нутро тихо, очень осторожно, будто его могли услышать, шептало, что это совсем не подобострастие людей, приехавших с ним. Это его бонусные руки, всевидящие глаза, дополнительные мозговые ресурсы. И он ими управляет полностью, без остатка, без права на возражение и собственное мнение, потому что основной механизм регулирования действий и ментальный активности — он.

Свидетельства этого давили.

Душили пониманием, что игры кончились. Даже те, что казались мне очень серьезными. Оказывается, я просто ничего не смыслила в них. Вжимаясь спиной в стену рядом с входной дверью и видя пугающую невербальную, инстинктивно осязаемую взаимосвязь стаи с хозяином и друг с другом, пока они рыскали по первому этажу, я понимала, что я и в жизни ничего не смыслю. Я ее не знаю. Глядя в ровную спину человека, застывшего посреди холла, я очень четко осознала, что ничего не знаю о жизни. Потому что вокруг было постоянно в движении свыше десятка людей, но искал только один. Множеством своих рук и глаз. В горле пересохло.

Остановились все почти одновременно. Взгляды на Адриана — пусто. Кивнул и пошел на второй этаж. Вслед за ним Дима и Гена, указавший мне взглядом тоже идти с ними, за нами еще пара человек. В тишине. Только у Гены из телефона слышались гудки, когда он набрал Кострову.

На втором этаже очень приглушенно была слышна мелодия мобильного. Адриан безошибочно направился к двери кабинета, откуда шел звук. Распахнул. Зашел. Вслед за ним Гена с Димой и я. Как только переступила порог, в нос ударил запах бед.

Запах смерти.

Гена охнул. Дима одеревенел и проронил «господи». Я уже все поняла. Я уже знала. Но сделала шаг в сторону, чтобы увидеть самой.

Лужу крови на полу, под рабочим креслом Артема. Потеки по столу. Креслу. Телу. Окровавленные купюры. В трех метрах от стола с Артемом на софе Костров. Тоже навсегда уснувший. Повалившийся поперек софы. С частью внутренних органов на полу.

Сердце сорвалось, сбилось, исчезло. Под истошные вопли ужаса порванных струн нервов. Мурашки пробежались по всему телу и цеплялись о ткань одежды, вызывая болезненность на коже, ощущение мороза под ней, онемения, суживающего холодом все сосуды. И в сознание с равными промежутками со скрежетом и грохотом врезалась, выбуравливалась, высекалась фотографичными по деталям кадрами кровь. Бесконечно много крови. По полу. Мебели. Стенам. Купюрам.

Сзади сдавленный вздох и кто-то из его людей шагнул назад, за порог. Пока я стояла и смотрела. Пока рядом был не дышавший Дима и привалившийся спиной к косяку Гена.

Адриан двинулся вперед.

Плавно, спокойно. Жутко. Переступая лужи, обходя брызги и потеки. Остановился перед креслом с Артемом.

Неторопливо опустился на корточки.

Очень медленно склоняя голову чуть на бок, одновременно немного приподнимая подбородок, ведя им. Так хищники принюхиваются. Оценивающее такое движение, пугающее до полного оцепенения. Анализирующее. Равнодушное.

— Топорная работа.

Так я впервые услышала его голос.

Глубокий, обволакивающий, интонационно ложащийся на восприятие эффектом рельефного бархата, изящно услаждающего слух своей насыщенной роскошью, хотя в нем абсолютно не было эмоций. Совершенно никаких. Беспристрастный и ровный. Произносящий жутчайшие слова:

— Резали дилетанты. — Поворот головы в профиль и задумчивый взгляд на софу с трупом, — боялись, когда потрошили. Следов много. Это заказ и заказ срочный.

Ровно никаких эмоций. Ни в голосе, ни в движениях, ни в нем самом. Он выглядел как человек, который разглядывает абсолютно неинтересный и скучный ему ребус. А не смотрит сначала на труп с перерезанным горлом, в которое напиханы купюры, а потом переводит взгляд на второй, вспоротый от живота до глотки.

Меня покачнуло, мир сузился до самого пугающего зрелища в моей жизни, и я словно бы со стороны услышала свой всхрапнувший вздох. Прозвучало немедленно:

— Выведи.

Краткий взмах кисти, адресующей приказ в сторону белого Гены, широко открытыми глазами глядящего на убитых.

Вывел. Во двор, под почти черное от туч небо, снова начавшее орошать землю мелкими холодными каплями. Рухнула на скамейку у мраморного крыльца. Он остался рядом. Неверными пальцами выудил пачку сигарет из кармана брюк.

— Можно? — сдавленно, тихо, просительно, глядя на пачку, убираемую в карман.

Он протянул сигареты и зажигалку.

Прикурила Мальборо. Зарыдав. Сбито, задавленно, потому что не повело от никотина и не отравило дымом, не сбило картину перед глазами. Изнутри накрывал хаос, по животному неконтролируемый ужас, ломающий нейронные связи в голове, заставляющий мозг коротить от увиденного беспрецедентного, бесчеловечного, даже не звериного, какого-то запредельного кошмара.

В обонянии словно запутался запах смерти. Запах неземной жестокости.